Заяц с янтарными глазами

Было бы нелегко иметь старшей сестрой Элизабет, если бы Игги сам занимался науками, но он вовсе не был книжником. Семейные финансы в ту пору уже не столь шатки (Эмми, элегантная сорокапятилетняя дама, опять покупает новые платья), но Игги необходимо сосредоточиться на чем-то, а не просто развлекаться и смотреть каждый день бесконечные фильмы в кинотеатрах. У Виктора и Эмми нет никаких сомнений относительно его будущего. Игги должен работать в банке, должен снова каждое утро поворачивать вместе с отцом направо, а потом налево, должен сидеть за столом под щитом с девизом Quod honestum, с корабликом, отважно плывущим от Иоахима к Игнацу и Леону, потом к Виктору и Жюлю, а теперь вот доплывшим до Игги. Он теперь единственный молодой мужчина во всем обширном семействе Эфрусси, не считая обворожительного семилетнего Рудольфа.

То, что Игги никогда не был в ладах с математикой, препятствием не сочли. Уже готов был план: Игги должен изучить финансы в Кёльнском университете. План этот имел еще и дополнительное преимущество: за ним мог присматривать Пипс, который к тому времени женился вторично (на сей раз на известной киноактрисе). Игги получил в подарок маленький автомобиль — как знак первого шага к самостоятельному существованию. Он выдержал эту пытку — три года немецких лекций, — а потом начал работать во франкфуртском банке. «Это дало мне возможность ознакомиться со всеми аспектами банковского дела», — как он сухо выразился спустя много лет в одном из писем.

Игги не любил говорить о тех годах. Лишь сказал мне однажды, что, будучи евреем, работать банкиром в Германии в пору Великой депрессии было неблагоразумно. Это были те самые годы, когда приобретали влияние нацисты, когда Гитлер с небывалой быстротой набирал голоса, когда штурмовые отряды удвоили свою численность (до четырехсот тысяч человек), когда уличные бои стали обычной приметой городской жизни. 30 января 1933 года Гитлер был назначен канцлером, а месяц спустя, после пожара в рейхстаге, тысячи людей попали в «превентивное заключение». Крупнейший из новых лагерей для заключенных находился в Баварии, в Дахау.

В июле 1933 года Игги ждали в Вене: он должен был приступить к работе в банке.

Оставаться в Германии было неблагоразумно, однако и для возвращения в Австрию время было далеко не благоприятное. Вена бесновалась. Перед лицом нацистской угрозы канцлер Энгельберт Дольфус приостановил действие конституции. Между полицией и демонстрантами шли ожесточенные схватки, и бывали дни, когда Виктор даже не ходил в банк, а целый день с нетерпением дожидался, когда ему в библиотеку принесут вечерние газеты.

А Игги так и не вернулся домой. Он удрал. Многочисленные причины, которые вызвали это бегство, начинались с банка (например, с усмешки, с какой всегда глядел на него привратник), однако все они в конечном счете вели назад, в Вену. А еще точнее — к семье: к папе, старой кухарке Кларе и ее уютному пирогу с телятиной и картофельному салату, к Анне, которая возилась с его рубашками, к его комнате с кроватью в стиле бидермайер, со стеганым покрывалом, отворачивавшимся ровно в шесть.

Игги сбежал в Париж. Он поступил на работу в «третьеразрядный дом моды» и взялся рисовать эскизы нарядных женских платьев. Ночи он проводил в ателье, учась кроить и начиная чувствовать, как скользят ножницы по волнующемуся полю зеленого переливчатого шелка. Четыре часа сна на полу в квартире приятеля, затем кофе — и снова за рисование. Пятнадцать минут перерыва на обед, кофе — и снова за работу.

Он беден и потому прибегает к разным уловкам, чтобы одежда оставалась чистой и аккуратной, учится подгибать и подрубать края манжет. Он получает небольшое денежное пособие из Вены, которое молча, без слова упрека, продолжают присылать родители. И хотя Виктор, должно быть, чувствует унижение, когда ему приходится объяснять друзьям, что Игги не собирается продолжать семейное дело (а может быть, он что-то невнятно бормочет, когда его спрашивают, чем же все-таки занимается Игги в Париже), мне непонятно, испытывает ли он все-таки сочувствие к сыну. Виктор должен хорошо понимать, что такое бегство и отказ от бегства, точно так же как Эмми понимает, что такое необходимость оставаться с семьей.

Игги двадцать восемь лет. Для него, как и для Эмми, одежда — призвание. Все эти вечера в гардеробной с нэцке, с Анной и матерью, которые разглаживали платья, сравнивали кружевные детали — манжеты, воротнички. Все эти игры в переодевание с Гизелой, сундук со старой одеждой, стоявший в дальнем углу кладовой. Старые номера «Винер моде», разглядывавшиеся на паркетном полу гостиной. Игги мог рассказать, например, какими особенностями кроя отличались форменные брюки одного полка от брюк другого. И вот теперь наконец он обнаруживает, что не так уж и хорошо во всем этом разбирается, но он уже встал на этот путь.