Заявление о любви

— Я — идиотка, самая настоящая! И что меня дернуло так… Мушка, испанская мушка!

— Ты не знала, что это такое? Правда?

— А откуда, черт побери, я могла знать? — Марта зла. Бросает белоснежное белье с больничными метками возле двери. Потом объяснит врачу, что это отдельная палата, пусть у больной будет то, что она хочет.

— Даже дети знают, что это, — смеется Ивона.

— Перестань хохотать! Вхожу в магазин, смотрю на бабочки — бархатные, в клеточку, черные, бордовые — и говорю, что хочу сделать мужу подарок — испанскую мушку. Она, кажется, магическая. — Марта находит, что домашняя скатерть тоже не помешает. — Ну конечно, очень смешно. Им тоже было весело. Угостили меня парочкой эвфемизмов на тему секс-шопов! Они со смеху едва не умерли после моего ухода. Видела через стекло!

— А супруг?

— Спросил, что случилось. Знаешь… Я была так возмущена, что все ему рассказала. Впервые за много месяцев он меня слушал. Наверное… У него такое усталое лицо, он много работает. Ему понравились мои волосы…

Ивона смотрит на Марту. Ей, правда, лучше с распущенными.

— Но он предпочитает, чтобы я была не очень накрашена. Он так похудел. Я не замечала…

— Садись здесь, возле меня. — Взгляд у Ивоны просительный. Марта садится. — Элемент неожиданности сыграл свою роль.

— Ты не должна была меня так подводить, потому что… Но мы поговорили. Первый раз в жизни не о больнице. Кстати, я ему сказала, что идея с мухой не моя.

— Ну и хорошо.

— Я даже немного поплакала. Ведь он, пес такой, не понимает, что я тоже… нуждаюсь в нежности, да и вообще… — Марта не хотела давать волю чувствам, но было уже поздно.

— Каждый нуждается, — тихо подтверждает Ивона.

— Ну да, у тебя опыта больше. — Марта говорит без всякой иронии.

— Да.

— Но ты одна, — вздыхает Марта.

— Точно.

— Это твой выбор. Я тебе иногда завидую. Делаешь что хочешь. Ни с кем не должна считаться. Брак, романы. Интересная жизнь… Твои картины покупают во всей Европе! А я? Один мужчина, да и то… — Марта описывает рукой круг, и в него попадает только больничная кровать.

Воцаряется тишина, которую прерывает Ивона:

— Что за ерунду ты несешь?

— Сама не знаю. Мне надо идти, меня ждут. — Марта встает, ведь она на дежурстве, не может здесь сидеть все время.

— Придешь потом?

Марта открывает дверь и, улыбаясь, отвечает:

— Да, конечно.

Вечер

Свет из коридора просачивается в палату длинной полосой. Марта ощупывает стену в поисках выключателя, затем отказывается от этой мысли, подходит к кровати, зажигает настольную лампу. Она склоняется над Ивоной: темные тени под глазами, светлые ресницы.

— Привет! — произносит она тихо.

Ивона открывает глаза и так же тихо отвечает:

— Я не спала. Можешь включить верхний свет. Марта идет к дверям, и яркий свет заливает палату.

— О Боже, какой здесь бардак! Надо будет вставить санитарке.

— Как ты выражаешься, Марта!

— Отстань. Здесь что, никого сегодня не было? — Марта не обращает внимания на слова Ивоны.

— Пожалуйста, не убирай. Сядь здесь, возле меня. — Ивона говорит тихо, смысл ее слов не сразу доходит до Марты — она собирает грязную посуду, оставшуюся после обеда. Сложив тарелки в раковину, снимает шапочку и подходит к Ивоне. Придвигает стул к кровати.

— Ну, вот и я. Как дела?

Глаза Ивоны закрыты. Она говорит с трудом, не заботясь, слышит ли ее Марта.

— У столика… на котором развозят еду… такой характерный звук… И шаги… Я различаю шаги Баси и Йоли… Знаю, кто из них дежурит… Хотя мне все равно… Тебе может показаться смешным, но ты сейчас не увидишь, потому что темно… Там, за окном, ниша, отсюда видно… как голуби… Голубица оберегает яйца от сорок, а он, ее муж то есть, прилетает и клювом ее целует.

— Кормит, — поправляет Марта.

— Может, также и кормит.

— А когда прилетают сороки, она начинает беспокоиться, страдать… Я все думаю: удастся ли им сохранить яйца… Для меня теперь нет ничего важнее этого. Смешно, правда? — Ивона открывает голубые глаза.

— Нет. — Марта произносит «нет», но это не означает отрицания.

— Я знаю, это глупо.

Марта не представляет, что ответить. Ей не по себе, кажется, живот вот-вот сведет.

— Тебе что-нибудь нужно?

— Нет. — Ивона отворачивается.

— Может, пить хочешь?

— Нет!

— Давай принесу тебе телевизор?

— Нет.

Марта не знает, что сказать.

— Тебе действительно ничего не нужно?

— Нет.

Марта встает, протирает столик белым рукавом. Что еще она может сделать?

— Тогда я пойду? — несмело спрашивает она. Возможно, Ивона не хочет, чтобы она осталась.

Вот именно. Молчание.

— Побудь еще… Пожалуйста… — Шепот Ивоны так тих, что Марта не уверена, не ослышалась ли она.

Она садится напротив Ивоны, снимает обувь. Ноги отекли. Ивона внимательно смотрит на нее. Марта массирует стопы. Замечает взгляд, направленный на нее, и в животе вновь становится неспокойно.

— Я после второй смены. Знаешь, как это бывает? Две смены, шестнадцать часов на ногах. Посмотри!

Так и будет молчать?

— Трудное было дежурство?

Марта поднимает удивленный взгляд, видит усталые глаза Ивоны. Неужели ей интересно?

— Не бывает легких дежурств, поверь мне.

— Я слышала эту чертову труповозку. Кто-то умер?

— Да. — Марта не хочет говорить о смерти.

— Кто?