Зайчик

Бабушка, разумеется, отпадала: при одной мысли, что она узнает хоть что-то, мне становилось дурно до головокружения. Но я сообразила, что среди прочих умных книг у нас имеется Большая советская энциклопедия. Бабушка задерживалась; видно, в магазин молока не завезли, а у бочки скопилась очередь – и я полезла в шкаф, где один к одному стояли темно-синие тома. Однако я не знала, на какую букву мне смотреть; ведь тех слов, которые ходили между девчонками, в энциклопедии быть не могло, а как назвать в с е э т о нормальным языком, я не имела представления. Все-таки я выискала несколько отдаленно связанных понятий, но ничего не уяснила из слишком серьезных статей. Тогда меня посетила мысль дикая и почти гениальная: пролистать всю энциклопедию, все пятьдесят томов подряд и наткнуться на что-то дельное, ведь не может быть, чтобы эта сторона человеческой жизни не была там освещена – вот как властно манила меня правда о случившемся! Но в этот момент стукнула входная дверь. Я замерла, так и осталась с томом в руках, и бабушка не замедлила выяснить, чем я тут спозаранку занимаюсь. Пришлось сходу врать – хорошо еще, мгновенно сообразила! – будто мне понадобилось непонятное слово из физики, и никак его не найти. На что она указала: прежде, чем лезть в энциклопедию, которой я – стыд и срам! – до сих пор не умею пользоваться, надо было спросить ее, и так далее; у бабушки к любой ситуации были заранее готовы указания о том, что надо делать, а что не надо и почему. В общем, я поняла, что эта карта бита. И поспешно задвинула энциклопедию обратно на полку, опасаясь, как бы бабушка наконец не обратила на меня пристального внимания и не распознала истинный предмет моего интереса. Из дому она уходила редко, только по магазинам да на партсобрания, преимущественно днем. когда я бывала в школе. Так что единственный путь к информации оказался закрытым, ведь просмотр всей энциклопедии потребовал бы уйму времени.

Наверное, самым верным было бы выспросить все у одноклассниц, прошедших полный курс женских премудростей. Но сделать так я постеснялась. Не из пресловутой «девичьей гордости», которой у меня почему-то не вызрело и зернышка, несмотря на все бабушкины классические усилия, – а наоборот, из страха быть осмеянной за невежество; ведь до сих пор я наравне со всеми листала неприличные журналы, хохотала и делала вид, будто понимаю в вопросе не хуже других.

Не узнав ничего путного, я так ничего и не постановила для себя. рассудила глупо, совершенно по-детски: раз меня изнасиловали, значит я теперь женщина, но раз все прошло бесследно, значит все-таки не женщина. Следовательно, я женщина, но не женщина – то есть женщина п о н а р о ш к у . Что это такое, я не уточняла – просто спряталась сама от себя за детсадовское слово, и на том успокоилась.

К тому времени мне наскучило учиться; после восьмого класса я хотела было бросить школу и искать какую-нибудь профессию – подсознательно мне, наверное, было уже стыдно сидеть на бабушкиной шее, хотелось поскорее самой стать нормальным человеком. Но бабушка не позволила мне об этом даже заикнуться, утверждая, что ей еще под силу меня кормить, а в наше время единственный капитал и опора в жизни есть высшее образование – господи, какими же замшелыми категориями она жила! Командуя мною безоговорочно, она не дала мне оставить школу и принудила идти в девятый класс. Хотя быть может – и почти наверняка! – не прояви здесь бабушка свою диктаторскую власть, и мы с нею вместе миновали все те беды, что грянули потом.

Итак, я жила, как прежде. Конечно, все случившееся со мною на первомайском вечере означало необратимый перелом в моей жизни. Но только в моей, внешне все оставалось прежним. Ни в школе, ни тем более дома для меня ничего не изменилось. После многих дней и недель, после экзаменов и летних каникул те события вовсе отошли вглубь. Нет, конечно, я не забыла ни о чем, такое нельзя забыть, даже если все обошлось без ужасов и боли; но память как-то притупилась, сгладилась, потеряла былую остроту. Однажды, вспомнив и соединив обрывки спора, услышанного мною после т о г о, я наконец поняла его суть. Но даже не прониклась естественной злобой к тем девчонкам-десятиклассницам, чьих лиц даже не запомнила спьяну; успокоила себя тем, что они уже закончили школу и их бесполезно искать. Да и зачем искать, если дело уже сделано? Не знаю, почему так получилось – наверное, оттого, что все происшедшее со мною не оставило заметного следа ни в душе, ни в теле. Гораздо позже, во всем разобравшись и став опытной волчицей, я поняла, что была слишком пьяна для реакции – ведь боль порождает не сам природный акт, а сопротивление ему. Я расслабилась, как ватная кукла, поэтому ничего не почувствовала – и, вероятно, тот неизвестный парень не отличался крупным сложением, – и потеря невинности прошла для меня слишком гладко.