— Вот так дела! Этак ты и мной командовать будешь? — оторопел водитель.
— Почему нет? После разгрома русских нам надо будет добить лайми и жевателей резинок. Так что вполне может оказаться, что во время штурма Бомбея ты будешь в моей роте, дружище! — расхохотался очкарик. И зубы у него были белые, он их регулярно чистил новомодной радиевой пастой.
— Надо бы тебе накостылять по шее, пока у тебя пустые погоны! Будет чем гордиться, когда ты заделаешься новым Клаузевицем. И у тебя будет опять же боевой опыт — вроде бы и в шутку, а вроде, как и всерьез огрызнулся Гусь.
— Отлично! Ставлю двадцать марок — тут же поднял брошенную перчатку очкарик.
— Ну уж нет! Колотить своего будущего ротного командира неразумно — пошел на попятный Гусь, который решил, что чем черт не шутит, когда бог спит, а быть побитым этим сопляком для него, боевого и награжденного солдата позорно.
— Жаль. Я бы стал богаче, а мой кошелек — толще. В гитлерюгенде я выступал в городской команде юношей — боксеров и весьма успешно — полка в моей комнате заставлена полученными тогда кубками и призами. Сейчас уже не занимаюсь, мужчина должен уметь драться и постоять за себя, но у профессиональных боксеров довольно быстро от многочисленных ударов страдает мозг и они быстро глупеют. А ты чем увлекался, когда был в гитлерюгенде?
— Техникой и велосипедным спортом — буркнул Гусь, безуспешно стараясь придумать остроту про отбитые мозги.
— Что же, сильные ноги — тоже полезны. Можешь быть и водителем и вестовым. А после войны — почтальоном, они все недурные велосипедисты — с шутовской серьезностью пришпилил товарища очкарик. И водитель не нашелся, что ответить. Но затаил и запомнил. В словесных перепалках так и пошло — брехать заряжающий умел куда лучше и язык у него был хорошо подвешен и словечки всякие знал разные.
Вот и сейчас влез поперек.
— Сейчас Иваны лупят вполне часто и метко. Мне мой папа (тут Поппендик спохватился. что это слово в компании бравых танкистов выглядит как-то очень уж по-детски и потому сразу поправился), так вот мой отец мне говорил, что надо понимать, какой будет артиллерийский обстрел и принимать меры.
— А что конкретно? — заинтересовался очкастый умник. И даже блокнотик достал, куда непонятной стенографией записывал понравившиеся ему сведения.
— О, все просто. Бывает огонь беспокоящий. По одному снаряду в час, по одной мине в полчаса. И с неравными промежутками. Просто из вредности характера, чтобы насолить противнику. Шмякают туда и сюда через час по чайной ложке, но на нервы действует, а кому — то может и не повезти. Тут приходится просто уповать на судьбу — и копать поглубже, это отлично спасает, когда ты в окопе. Так что сиди поглубже и поменьше бегай по открытой местности, а то Фортуна вычеркнет тебя из списка везунчиков.
— Да, десять метров окопа лучше, чем два метра могилы — согласился заряжающий и чиркнул несколько закорючек.
Польщенный тем, что его речь стенографируют, словно он видный ученый или солидный политик, командир танка продолжил:
— Дальше идет следующая стадия — огонь на подавление. Сыплют часто и густо. То есть врагу надо, чтобы ты и носа не высунул. Чтобы пукнуть опасался. Чтобы сидел, как таракан под пантойфелем. И тут уже все сложнее и надо понимать, что пока ты сидишь комочком тебя могут обидеть, например, подобравшись поближе и свалиться тебе на голову вовсе неожиданно. Так на отца с его камарадами канадцы высыпались, пока снаряды по окопам били, эти придурки продырявили заграждения и подползли на дистанцию рывка…
— И как получилось? — уточнил собиратель военных знаний.
— Лайми хорошо учили своих недоумков рукопашной. А уж канадцев и анзаков они совали в самые гибельные дела, не жалко. Но их положили всех, отец и его друзья были не соломенными чучелами. В общем — надо понимать — а зачем враг тебя огнем прижимает? Что ему нужно? Так что таись — но наблюдение веди. Иначе будет неприятный сюрприз.
— Полезно — черкнул очкарик еще крючков за циферкой «2» И тут же поставил троечку и глянул поверх очков поощряюще.
— И бывает огонь на уничтожение. Когда тебя должны просто выжечь, чтоб одни подметки остались…
— И те на расстоянии в тридцать метров — хмыкнул Гусь.
— Точно так. Вот это — самое худшее. Когда можно заметить, что огонь ведут вдумчиво, по правилам, с задержками на корректировку и чем дальше — тем гуще и точнее сыплют. Тут уже не отсидишься, потому что будут бить до результата.
— До подметок.
— Да. И здесь либо сидеть, пока не убьют, либо отходить, потому как — скорее всего — убьют. Умный командир это сразу понимает. Опытные зольдаты — и уж тем более офицеры — шестым чувством это ощущают, что за них всерьез взялись. Потому под любым предлогом — но вылезай из — под огня. Иначе — закопают оставшиеся вместо тебя ошметья. Снарядами.
— А шестое чувство как проявляется? — очень серьезно спросил заряжающий.
— У всех по-разному. Отец говорил, только не ржать, прохвосты — что у него крутило живот и затылок леденел.
— Понос — кивнул без смеха очкарик, стремительно чикая загогулины.