Заигрывающие батареи

Поппендик медленно приходил в себя после кошмара. Та нелепая и дурацкая атака — без разведки, с безоглядной наглостью первых дней войны, уже неуместной через два года боев, ожидаемо провалилась. Иваны встретили нахальных кошек всем, что у них нашлось, а нашлось много всего. Теряя в разрушенном городе одну за другой машины, кошачья команда, тая, словно снежный ком, катающийся по раскаленной сковороде, дошла до трамвайного кольца — и там две последние «Пантеры» были подожжены.

Чудо, что его оттуда выволок Гусь, единственный совершенно целый из экипажа, только на одной ноге у него был уже сапог, а на другой — спортивный тапочек. Двое других сгорели с танком, один помер через пару месяцев от сепсиса, а оберфельдфебель все никак не мог придти в порядок. И до чего же осточертели госпиталя! В тылу кормили убого, все время хотелось жрать, да еще из покрытой сероватым налетом дыры, которая не хотела никак закрыться, сочилась и подтекала мерзкая зеленоватая жижа и эта рана словно высасывала все силы из молодого мужчины.

И вроде хирурги тут квалифицированные, не прифронтовые мясники, которые только и умеют делать ампутации всем подряд, а все никак не выздороветь. Уже вынули два гнилых секвестированных обломка кости — а свищ все не закрывается…

— А мне только раз приснился страшный сон — словно я падаю и не могу найти чертову вытяжку парашюта. И все теперь — сплю как бревно, никаких снов. А вам везет — бесплатное кино, какое ни на есть — а развлечение — поддел летчик.

— Свистишь! — лаконично заметил рябой сапер.

— Честно говорю!

— Не про то. Ты во сне свистишь, словно у тебя не нос, а флейта.

— А, ты об этом… Слушай, а почему тут так паршиво кормят?

— Тыловые нормы. Ячменный кофе и гороховая колбаса. А у вас во Франции с харчами было лучше? — полюбопытствовал одноногий. В ожидании врачебного обхода оставалось только чесать языки, это было самым доступным развлечением после карт, которые осточертели уже всем.

— Кому как, как и везде. Но я там пробыл не очень долго, по мне, так эта паскудная Франция — самая дырявая дыра во всей Европе. И жратва там — дрянь. Они ведь лягушек и улиток жрут, я сам видел. И сыр плесневелый. А пива хорошего нет, одна их эта виноградная кислятина. С нашими немецкими винами не сравнить. Хуже только в Италии жратва, одно тесто.

— В Испании зато сплошной перец, я там себе желудок испортил — добавил старикан.

— Про Испанию не знаю, а у нас в Тюрингии жратва куда лучше. За это ручаюсь честным словом!

Пациенты поухмылялись. С этим они могли бы поспорить, потому как у каждого дома была жратва куда получше, чем в дурацкой Тюрингии.

— Говорят зато француженки темпераментные — сказал банальность сапер.

Летчик неосторожно пошевелился, поморщился от боли…

— Это сами французы выдумали. Мы с парнями проверили, каждый переспал с десятком лягушатниц. Итог — из сорока баб не бревном лежали три. Вот и считай сам. К тому же тощие они, ни ляжек, ни сисек, ни задниц!

— Что, вместо ягодиц пара фасолин? — удивился похотливый сапер.

— Именно! Дерьмовый народ, вырожденцы. Зато корыстные, как евреи. За грошик удавятся…

— Ну это нормально…

— Давиться за грош? Уж нет, еще за пять грошей — да, понимаю, а за один — это перебор. Мужики льстивые, угодливые, а отвернешься — тут же нагадят по-мелкому. Я почему так говорю — пока сам не побывал в этой самой Франции — тоже был с замороченной головой. Ах, Париж! Ах, Елисейские поля! Нет, так-то видел, что у них странная техника, нечеловеческая. Инженеры у них долбанутые совсем, точно извращенцы — уверенно заявил переломанный.

— Брось, были у нас в роте французские авто — обычные машины, хоть и хуже наших — не удержался Поппендик. Болтовня отвлекала от боли, потому они болтали охотно. А боль была все время и у каждого своя — у самого танкиста — ноющая, не прекращающаяся ни днем ни ночью, но привыкнуть к ней не получалось.

— В машине трудно напортачить, руль, три педали и ручка передач. Ты бы глянул на их самолеты. Это мертвый сон разума! Я ведь летал на транспортном «Потезе», судорога конструкторского бреда, но приноровился уже, потом нарвался на Иванов и они мне задали жару. Сел, но жестянка сильно помялась. Меня и зафутболили на обкатку французской продукции, раз я на французе летал — думал судьба обласкала, да вот и шмякнулся. Эти сволочи даром получают рабочий паек, зря мы с ними возимся, они ни черта делать не умеют, криворукие дегенераты. Каждый третий мотор самолетный — бракованый, причем на свой лад. У меня обрезало в полете намертво, до полосы было не дотянуть. Хрястнулись так, что первые минуты не верил, что выжил. И вот я тут, а сначала хотели отрезать ступни, с трудом добился, чтобы домой направили. Мы всю эту дурацкую Францию кормим за свой счет, а они работают из рук вон паршиво. Подумаешь, тоже европейцы — летчик чуть было не плюнул на пол — но вовремя спохватился.

— У нас на фронте было до черта их паштетов и воды минеральной. Никто не жаловался — робко мяукнул из дальнего угла самый молодой из покалеченных.