Заика из массовки

— А Д-достоевского? — спросил мужик, выталкиваемый с площадки помрежем и такелажниками.

— Голым его! Голым с площадки!

Оператор хохотал, раскачиваясь в своем седле.

Мужик с помощью дюжих киношников безропотно стянул рубаху, скинул порты, оставшись в одних плавках, протянул нательный крест гримерше, уже отлепившей с его лица усы и бородищу.

— Ше-велюра своя, — отклонил он пего-рыжую копну от протянувшейся было чьей-то руки. — И это не ваше; — крикнул он, прикрывая ладонью что-то на левой руке. — Поаккуратней с этим!

— Из-за волос, из-за волос-то я и взял его, хулигана! — горестно объяснял коллективу перепуганный помреж. — Шевелюра же дикая, типаж, думаю!..

— Типаж и есть. В шею его!

— Я и сам уйду.

Лишенный реквизита мужик оказался лобастым, хорошо скроенным малым лет двадцати пяти, белокожим и веснушчатым. Своего у него осталось теперь только цветастые плавки, шевелюра да какой-то странный браслет над левым локтем: невзрачная чепуховина из каких-то квадратиков и овалов. Малый повернулся и, насвистывая, пошел в сторону реки. Метрах в тридцати, однако же, остановился, обернулся и проговорил со значением и как бы со скрытой угрозой:

— Ну-ну, с-снимайте!

Он постучал по браслету пальцами, опустил свое дурацкое украшение с локтя на запястье, сделал киношникам ручкой и ушел без оглядки.

— Нервы, — сказал режиссер, морщась. Жара, — добавил он, как бы намертво отметая весь этот нелепый, вздорный эпизод, вторгшийся в работу. — Ладно, к делу. Готовьте третий дубль!

Юрий Проталин, он же ревкомовец Николай Раскатов, оборванный, зверски избитый, окровавленный, стоял спиной к вырытой могиле, разминая пальцами босых ног щекочущую теплую землю. «Вот затянул, — думал он, чувствуя боль и онемение в скрученных за спиной руках. — Дорвался, Валька-дурак. И морда при этом какая-то зверская была. Тоже мне, достоверности захотелось мальчику! мысленно ругал он ассистента режиссера. — И Лидке, небось, тоже от души затянул, вскрикнула даже…» Проталин мимолетно глянул на партнершу. Лидия-Ольга стояла рядом, закрыв глаза и обессиленно опустив голову. Сквозь разорванное платье правая ее грудь обнажилась почти до соска. Знакомая Проталину грудь, и не только по съемкам знакомая… «Уже в роли, насмешливо и покровительственно подумал он о партнерше, — уже вошла. Третья роль, как же! Старайся, кинозвездочка, старайся…»

За его плечами было более двадцати лент, в том числе и таких, как нынешняя. Он считал себя (и на самом деле был) опытным киноволком, давно унюхавшим секреты жанра. Он, как хороший спринтер, срывающийся со старта почти слитно с выстрелом, всегда безошибочно чувствовал мгновение, после которого и начинается его работа. «Мотор!», хлопушка — и поехало. Пока же он не ощущал близости этого момента. Почувствует. Сыграет. В лучшем виде его сейчас угрохают. Не впервой. И Кучуев дельно подсказал. Он представил, как все это будет смотреться в цвете, на широком экране. То что надо будет: мужественно, трагично, достоверно. Пожалуй, он и упадет в этом дубле сам, без дураков упадет, без Костидублера, упадет, как Скачков в «Крапивном семени». Стефаныч отснимет. Арнольд обожает такую самодеятельность… Проталин переступил босыми ступнями. Чуть согнуться от пуль и — наискось, на плечо, на лопатку…

В лучшем виде погибнет. А вечером, стало быть, сцена у реки. Дорасстрельная. Там любовь, там просто. Как, бишь, в сценарии? (Сценарий Проталин знал отлично.) «Николай, счастливый и опустошенный, лежит, разбросав руки, смотрит, улыбаясь, в небо. Небо над ним закрывает лицо Ольги. Глаза Ольги. Она легкими поцелуями касается лица Николая. Николай: Ты плачешь? Почему ты плачешь? — Ольга: — Это от счастья, милый, от счастья. Николай (задумчиво): — Счастье еще завоевать нужно, Олюня. — Ольга: — Не думай сейчас об этом, милый, иди ко мне, иди же!..Винтовки, прислоненные к дереву, лунный блик на затворе. Волны мерно накатываются на берег. Невдалеке пасутся их стреноженные лошади, изредка всхрапывая, взвякивая удилами.

Одна лошадь вдруг поднимает голову, настороженно вслушивается в ночь. Коротко ржет…» Ладно, это элементарно. Так падать или не падать?

Лидочка вдруг ощутимо привалилась к его плечу и простонала чуть слышно и горестно.

«Ну-ну», — усмехнулся Проталин, одним движением плечевых рельефных мышц подталкивая партнершу. Этак-то, мол, зачем? Он глянул вправо и обомлел. Голова Лидочки была вскинута, закрытые глаза слепо смотрели в небо, а из уголка Лидочкиного рта к подбородку медленно ползла змейка крови. Вот голова ее бессильно качнулась, глаза открылись, и партнерша посмотрела на Проталина. Боже мой, как она на него посмотрела! Сколько любви и печальной нежности было в этом ее взгляде! Сколько любви и печали было в медленной улыбке, осветившей это измученное лицо. Губы Лидочки разлепились.

— Спасибо, милый, — сказал она, — спасибо, что ты был.