Зайнаб

Вдруг за запертыми ставнями окна раздался какой-то шум. Не звон стекол, не стук, а какое-то дребезжание от землетрясения. Через мгновение оно повторилось, переходя на глухие удары из-под земли. Амаци, как застыл на месте с вытаращенными от ужаса глазами, и никак не мог сдвинуться с места. Через мгновение за окном раздался звонкий, ломающийся звон стекла, его трескучее падение, биение на земле, звонкий разлет десятков осколков. Вдруг, о ужас, со ставень окон какая-то колдовская сила со скрежетом сбросила все запоры, ставни гулко ударились друг о друга, и в комнату с воем ворвался крутящийся ветер, все крутя и переворачивая налету. Амаци привстал, свалился с ног, ветром его понесло и закрутило. Ему показалось, что он от страха закричал так, что все сельчане проснулись от ужаса. Это только ему показалось, а на самом деле, он лежал на коленях с раскрытым немым ртом и блестящими от ужаса глазами. Он, задыхаясь, судорожными губами пытался поймать воздух. В гортани застряло что-то мокрое, колючее, которое душило его. За окном вдруг раздался такой пронзительный и душераздирающий крик женщины, что Амаци прикрыл ушные перепонки, готовые лопнуть, ладонями и прижался к полу.

Ставни одного окна опять с треском ударили друг о друга, с проема окна раздался женский хохот. Амаци бросил туда мимолетный взгляд и увидел, как, завернувшись в белый саван, высокая до потолка и приподнятыми руками, перед ним стоит колдунья Ашаханум.

— Ооо, Амаци! — колдунья Ашаханум, босоногая, с распущенными до пят черными курчавыми волосами, с матово-бледным застывшим лицом, завернутая в белый саван прошуршала по ковру к очагу. — Ты, конечно же был уверен, что я не приду по твою душу? Ха-ха-ха, какой же ты глупышка, седобородый? Раз спас от смерти, выходил, выкормил моего отпрыска, сделал обрезание, дал имя, это не значит, что ты обессмертил себя! — ее матово-бледное лицо сияло красно-синим светом, широко открытые, не мигающиеся глаза сияли желто-фосфорическим пламенем. Из них билась какая-то колдовская сила, которая пригвоздила Амаци к полу, вытягивала из него всю его душу.

Колдунья сделала еще один шаг в сторону Амаци, потянулась к нему руками, похожими на клешни, ухватилась за борта его бешмета, приподняла и заглянула ему в глаза:

— А ты не боязливый, Амаци — не испугался людских пересуд, спас, выходил сына колдуньи, племя которой прокляло человечество!.. Хоть в заброшенном волчьем логове дал покой моим костям. А кто соберет, кто похоронит кости моих сородичей, разбросанные повсюда, кто даст покой их мечущимся в ночи грешным душам? Уууу, люди, проклятие наше, боль наша! Пусть вас покарает зло, силу, степень которой вы до сих пор никогда не чувствовали! Кара близко, она наступает. Я вижу огонь, который выжигает все живое, черный мор, который вас заберет. Вижу, как на вас идет оборотень, с одним, светящимся, как фосфор глазом на лбу, с огромной пастью, вооруженной клыкам, острыми, как кинжалы. Он архангел, душегуб, который будет забирать вас к себе десятками! Вот она, раскрыв огромную пасть, с клыков которой стекает зеленая отравленная слюна, способная заразить бешенством весь ваш человеческий род, медленно движется в сторону вашего села. У-у-у, люди, обезьянье отродье, как я ненавижу вас! Как хочется насытиться вашей кровью, смеяться, смеяться над вашей глупостью, беспомощностью, мелочностью. Ха-ха-ха! Вы словно ни на что не способные букашки. Собрать бы вас всех в одну кучу, повесть на одной веревке, смотреть, радоваться, как вы корчитесь в предсмертных судорогах, или бросить в один общий костер, скинуть в море… Чего ты молчишь, подскажи, какую кару мне придумать для вас, чтобы я насытилась? Молчи. А я тебе подскажу: все эти беды на ваши головы вызвал Дервиш-Али, мой сын, твой выкормишь! Продолжатель рода Дервишей, нашей колдовской силы, нашей чародейской тайны!..

С воем «Увввуу» опять откуда-то поднялся сильный ветер, он завертел, закрутил, все, что попадалось ему навстречу в комнате. Раздался резкий женский визг. Вместе ветром, закутанная в белый саван, в комнате закрутилась Ашаханум, «Ха-ха-ха» страшно рассмеялась и выметалась наружу. Ставни еще раз с громом ударились друг о друга, задрожали и зазвенели оставшиеся в рамах стекла, и резко все утихло.

Амаци, хватаясь за сердце, бросил помутневший взгляд в проем окон, упал на бок, успел повернуться в сторону горящего очага. Он видел, как его тело покидает душа. Она завертелась, забилась в четырех стенах комнаты, потянулась в строну очажной трубы. Вокруг него завертелась комната, очаг, он даже не смог крикнуть никого из родных на помощь… Трое суток Амаци пролежал не живой, не мертвый, с парализованным телом, с парализованной речью, на четвертые сутки рано на рассвете выпустил дух…

***