Заиндевевший

Лея молчала. О каком страхе та говорит? Нет ничего в этой жизни, что бы страшило ее. Это чувство осталось там, в ледниках. С момента перерождения она престала быть живой. А мертвым ничто не страшно.

— Пока солнце не пройдет девять циклов, священный суд над ним не сможет свершиться, — продолжила Келда, так и не дождавшись от Леи ответа. — Все это время ему положено было находиться в темнице духов. Не буду рассказывать тебе про это гиблое место, скажу только, что таким, как прежде, человек оттуда не выходит. Считается, что ломая волю, истребляя желание жить, духи заставляют еще при жизни преступника искупить вину. Такая это хрень, скажу я тебе, — сплюнула Келда. — Кто-то, кому в радость особая жестокость, придумал эти пытки. Мое мнение таково, что ни один, даже самый закоренелый преступник, не заслуживает подобного наказания. По мне так уж лучше сразу лишить жизни, чем делать это постепенно и столь мучительно.

Какое-то время Келда молчала и сердито пыхтела трубкой. Лея тоже не пыталась заговорить, представляя себе то место, про которое только что узнала. Впервые за долгое время она думала об Асмунде, как о живом человеке, а не как о призраке прошлого.

— Твой отец, да спустится на него благодать богов! добился, чтобы Асмунда перевели из темницы духов в лечебницу для душевно больных. Место это ненамного лучше, но такому сильному, как он, не грозит там сломаться. Солнцу осталось пройти всего три цикла, и состоится суд над ним. Скорее всего, грозит ему смертная казнь через повешенье. Слишком много на нем грехов.

Лея задумалась. Примерно через два солнечных цикла ей предстоит разрешиться от бремени. А еще через один казнят Асмунда. Что она чувствует? Почему испытывает тупую боль, если в мыслях давно похоронила его?

— Зачем вы все это рассказываете мне? — спросила она у Келды.

— А затем, деточка, что этот сильный мужчина заслуживает, чтобы ты хоть изредка вспоминала его добрым словом. Он будет помнить тебя до последнего вздоха, уверена. А ты не хочешь дать ему даже такую малость.

В этот момент ребенок так сильно трепыхнулся в Лее, что она невольно схватилась за живот. Казалось, что даже это еще не родившееся существо осуждает ее за холодность.

— Я постараюсь, — только и промолвила она.

Было еще одно место в этом доме, где Лея проводила много времени. Молельня. От общения с Линн она получала такой мощный заряд бодрости, которого хватало надолго. Была бы ее воля, она бы спускалась в молельню каждый день. Но этого ей Линн не позволяла. Лишь раз в месяц она допускала Лею к себе, проверяла, как развивается малыш и давала обычные житейские советы. Но не советы нужны были Лее, а внутренняя красота духа, которой она не переставала восхищаться. Красивее души Лея еще не встречала. Любовь Леи к Линн была взаимной. Впервые дух этой семьи настолько привязывалась к смертной. Именно поэтому она старалась держать Лею на расстоянии, не зная, чем им обоим может грозить это чувство.

Так незаметно наступила весна. Морозы сменились оттепелью, и очень быстро потеплело. Воздух прогрелся почти по-летнему и как-то слишком стремительно.

В один из дней Лея с вечера почувствовала недомогание. Живот периодически начинал побаливать, но потом боль отступала и снова становилось легко, насколько может быть легко в таком состоянии и с животом, размером с огромный тюк.

Ночью Лея проснулась и поняла, что простыня под ней промокла насквозь. Вот тогда ее скрутила первая настоящая боль. От невозможности терпеть она громко закричала. На крик прибежала Дорта.

— О боги! Началось! — почему-то взвыла рабыня и с воплями о помощи бросилась из покоев Леи.

Приступы боли следовали один за другим. Вокруг Леи суетились какие-то женщины. Они подкладывали под нее пеленки, щупали живот, вытирали пот со лба. А ей было так плохо, как никогда до этого. Каждый раз, когда накатывала боль, ей казалось, что сейчас она точно не выдержит и уйдет в мир иной. Но приступ заканчивался, и Лея с удивлением осознавала себя живой, пока не накатывала новая волна.

Сколько длилась пытка она и примерно не знала. В какой-то момент к боли присоединилось тянущее чувство, словно что-то пыталось выбраться из нее наружу. Противостоять этому не было никакой возможности.

— Молодец, девка. Тужься, — вслушивалась она в голос. — Малыш вот-вот появится. Негоже ему так долго сидеть в тебе. Тужься, кому говорю. Я не могу помочь тебе. Ты все должна сделать сама.

И она тужилась. Кричала, рычала и тужилась снова и снова. Пока боль не отступила, как по волшебству и в комнате не раздался какой-то странный писк. Это даже плачем назвать было трудно, словно пищал мышонок.

— Какого богатыря ты подарила этой семье! — услышала Лея восторженный голос повитухи. — Крепкий, розовощекий…

Несмотря на явное облегчение, Лею мутило нещадно. В какой-то момент приступ изнурительной рвоты вывернул ее наизнанку.

— Ничего, так бывает, — успокоила ее повитуха, переодевая во все сухое и меняя постель. — Теперь станет легче.

— Почему он молчит? — спохватилась Лея, поняв что больше не слышит писк малыша.