Зайти с короля

Бенджамин Лэндлесс[2] открыл ей дверь сам, и это ее поразило даже сильнее, чем его жилище, рассчитанное на то, чтобы производить впечатление. Лишенное отпечатка личности хозяина и свидетельствующее лишь об умении дизайнера, оно предполагало, что вас встретит привратник, по крайней мере, секретарь или референт, который приготовит вам кофе, займет беседой, а заодно и проследит, чтобы вы не скрылись с одной из картин импрессионистов. Стены украшали Писсарро, Моне и по крайней мере два Вильсона Стирса, скорее демонстрирующие хвастливую прихоть дизайнера интерьеров, чем призванные радовать глаз настоящего ценителя. Сам Лэндлесс не являл собой произведение искусства. У него было широкое лицо цвета спелой сливы, мясистое и начинающее оплывать, как свеча, помещенная слишком близко к огню. Его тело было огромно, а руки грубы, как у рабочего. Под стать была и его репутация. Свою газетную империю «Телеграф» он построил, безжалостно подавляя забастовки, сокрушая карьеры, — именно он подставил ножку человеку, который сейчас готовился к поездке в королевский дворец, чтобы сложить с себя бремя власти и почета, связанное с креслом премьер-министра.

— Мисс Куайн. Салли. Рад, что вы смогли прийти. Я давно хотел познакомиться с вами.

Она понимала, что это ложь. Дело было не в желании познакомиться с ней. Случилось что-то, что заставило его не только встретиться с ней, но и встретиться наедине. Он проводил ее в главную комнату, вокруг которой и был построен пентхаус. Ее внешние стены, целиком из закаленного стекла, открывали величественную панораму парламентских зданий за Темзой, а на затейливого рисунка паркет ушла, казалось, половина тропических лесов. Совсем неплохо для мальчика с окраинных улиц Бетнал Грин, как он иногда о себе рассказывал. Впрочем, в Бетнал Грин все улицы были окраинными.

Здесь, в пентхаусе, было так много света, что он словно парил в воздухе, зависнув на полпути между улицей и небом, глядя сверху вниз на политиков и законодателей по другую сторону реки и тем самым уменьшая их до размера и значения знаков препинания его редакционных статей. Она чувствовала эту заданность — это был Олимп, орлиное гнездо, отрезавшее их от реальности, а ее — от любых форм отступления. Но она пришла сюда не ради этого. Ей хотелось лицом к лицу встретиться со всемогущим человеком, чтобы испытать себя, чтобы доказать, что по меньшей мере она не уступает любому из них, а может и взять верх в их играх. Разумеется, все могло кончиться бедой — попыткой соблазнения или даже насилием, но это был риск, который давал ей шанс добиться своего. А забав без риска не бывает. Он пригласил ее сесть на огромный кожаный диван, перед которым стоял кофейный столик, а на нем подносы с дымящимся завтраком. Прислуги видно не было: видимо, удалились, приготовив блюда и разложив хрустящие льняные салфетки. От еды она отказалась, но это его не обидело и не остановило. Он снял пиджак и занялся своей тарелкой, пока она потягивала из чашки черный кофе. И ждала.

Ел он, как простолюдин, не утруждая себя ни этикетом, ни застольными манерами. Яйца явно интересовали его сейчас больше всего. Уж не думает ли он, что ошибся, пригласив ее? Эта мысль уязвила ее. Однако, покончив с яйцами, он вытер рот, отодвинул свою тарелку и приступил к делу.

— Салли Куайн. Родилась в Дорчестере, штат Массачусетс. В тридцать два года имеет прочную репутацию специалиста по опросам общественности, причем завоевала ее еще в Бостоне, среди этих тупоголовых мудаков, а это не самое благоприятное место для женщины.

Ей не надо о них рассказывать, за одним она была замужем. Лэндлесс хорошо поработал дома и теперь хотел, чтобы она знала об этом. Еще он хотел видеть, как она отреагирует на попытки проникнуть в ее прошлое. Его глаза под густыми, похожими на щетину бровями ничего не пропускали.

— Бостон красивый город, я хорошо его знаю. Скажите, почему вы все бросили и приехали в Англию, где начинать пришлось от печки?

Он замолчал, но ответа не последовало.

— Из-за развода, да? Из-за смерти ребенка?