Закат и падение Римской Империи

 1. Свойственное древним отвратительное обыкновение подкидывать или убивать ново­рожденных детей с каждым днем все более и более распрост­ранялось в провинциях, и в особенности в Италии. Оно было результатом нищеты, а нищета происходила главным обра­зом от невыносимой тяжести налогов и от придирчивых и жестоких угнетений, которым сборщики податей подвергали несостоятельных должников. Самые бедные или самые нет­рудолюбивые члены человеческой семьи, вместо того чтобы радоваться приращению своего семейства, считали за доказательство своей отеческой нежности то, что они избавляли своих детей от таких лишений, которых сами они не были в состоянии выносить. Движимый чувством человеколюбия или, может быть, растроганный какими-нибудь новыми и поразительными случаями отчаяния родителей, Констан­тин обратился с эдиктом ко всем городам, сначала Италии, а потом и Африки, предписывая подавать немедленную и дос­таточную помощь родителям, являющимся к магистрату с ребенком, которого они по своей бедности не в состоянии воспитать. Но обещание было так щедро, а средства для его исполнения были так неопределенны, что этот закон не мог принести никакой общей пользы; хотя бы он и заслуживал в некотором отношении похвалы, он не столько облегчил, сколько обнаружил общую нищету. Он до сих пор служит до­стоверным опровержением и уликой тех продажных орато­ров, которые были так довольны своим собственным положе­нием, что не допускали, чтобы порок и нищета могли суще­ствовать под управлением столь великодушного монарха.

2. Законы Константина касательно наказания тех, кто про­винился в изнасиловании женщины, доказывают слишком мало снисходительности к одной из самых увлекательных слабостей человеческой натуры, так как под признаки этого преступления подводилось не только грубое насилие, но и любезное ухаживанье, путем которого удалось склонить еще не достигшую двадцатипятилетнего возраста незамужнюю женщину покинуть родительский дом. Счастливого любов­ника наказывали смертью, и, как будто находя, что за такое страшное преступление недостаточно простой смертной каз­ни, его или жгли живого, или отдавали на растерзание диким зверям в амфитеатре. Заявление девушки, что она была уве­зена с ее собственного согласия, вместо того чтобы спасти ее возлюбленного, подвергало и ее одной с ним участи. Обязан­ности публичного обвинения возлагались на родителей ви­новной или несчастной девушки, если же над ними брали верх чувства, внушаемые самой природой, и они или скрыва­ли преступное деяние, или восстанавливали честь семьи бра­косочетанием, их самих наказывали ссылкой и отобранием их имений в казну. Рабов обоего пола, уличенных в содейст­вии изнасилованию или похищению, сжигали живыми или лишали жизни с более замысловатыми истязаниями: им вли­вали в рот растопленный свинец. Так как преступление счи­талось публичным, то обвинять дозволялось даже посторон­ним людям. Возбуждение судебного преследования не было ограничено никаким числом лет, а результаты приговора простирались на невинных детей, родившихся от такой неза­конной связи. Но всякий раз, как преступление внушает менее отвращения, чем наказание, жестокость уголовного закона бывает вынуждена преклоняться перед теми чувства­ми, которые сама природа вложила в человеческое сердце. Самые возмутительные статьи этого эдикта были ослаблены или отменены при следующих императорах, и даже сам Константин очень часто смягчал отдельными актами мило­сердия суровость своих узаконений. Действительно, таков был странный нрав этого императора, что он был столько же снисходителен и даже небрежен в применении своих зако­нов, сколько он был строг и даже жесток при их составлении. Едва ли можно подметить более решительный признак сла­бости в характере монарха или в системе управления.

Рис. Флавий Юлий Крисп.