Закат и падение Римской Империи. Том 7

В той части города, где жили только ремесленники и евреи, бракосочетание трактирщика с прачкой произвело на свет будущего избавителя Рима. Николай Риенци Габрини не мог унаследовать от таких родителей ни почетного общественного положения, ни богатства; но эти родители подвергали себя лишениям, чтобы дать ему то образование, которое было причиной и его славы, и его преждевременной смерти. Юный плебей изучал историю и красноречие, произведения Цицерона, Сенеки, Ливия, Цезаря и Валерия Максима, и его гений возвысился над умственным уровнем его сверстников и современников; он с неутолимым рвением доискивался содержания манускриптов и надписей на древних памятниках, любил излагать добытые сведения на общепонятном языке и нередко увлекался до того, что восклицал: “Где же теперь те римляне? Где их доблести, справедливость и могущество? Отчего я не родился в те счастливые времена!” Когда республика отправила к авиньонскому двору посольство, состоявшее из представителей трех сословий, Риенци был включен, за свой ум и за свое красноречие, в число тринадцати депутатов, выбранных от народа. На долю оратора выпала та честь, что ему было поручено произнести речь к папе Клименту Шестому и что он имел удовольствие беседовать с Петраркой, ум которого был сходен с его собственным; но у его честолюбия отняли бодрость унижения и нищета, и римскому патриоту пришлось довольствоваться одним верхним платьем и даровой пищей госпиталя. Он вышел из этого бедственного положения благодаря тому, что его личные качества были оценены по достоинству или благодаря тому, что ему улыбнулась фортуна: назначение на должность папского нотариуса доставило ему ежедневное жалованье в пять золотых флоринов, более лестные и более многочисленные связи и право противопоставлять и на словах, и на делах свое собственное бескорыстие порочным наклонностям должностных лиц. Его находчивое и убедительное красноречие производило сильное впечатление на народную толпу, всегда готовую завидовать и порицать; умерщвление его брата и безнаказанность убийц усилили его рвение, а общественных бедствий нельзя было ни чем-либо оправдать, ни преувеличивать. Рим был лишен и внутреннего спокойствия, и правосудия, то есть тех благ, ради которых и учреждается гражданское общество; ревнивые граждане, способные вынести всякую личную обиду или материальный ущерб, были глубоко оскорблены бесчестием своих жен и дочерей; им были одинаково тяжелы и высокомерие знати, и нравственная испорченность должностных лиц, а между львами Капитолия и его собаками и змеями существовало только то различие, что первые употребляли во зло физическую силу, а вторые употребляли во зло законы. Эти аллегорические эмблемы воспроизводились в разнообразном виде на тех рисунках, которые Риенци выставлял на улицах и в церквах; а в то время как толпа с любопытством и удивлением рассматривала эти рисунки, смелый и находчивый оратор объяснял их смысл, применял сатиру к наличным фактам, разжигал страсти зрителей и внушал им надежду на избавление. Привилегии Рима и его неотъемлемое верховенство над монархами и над провинциями служили темой для его публичных и домашних бесед, а один из памятников рабства обратился в его устах в доказательство народных прав на свободу и в поощрение к отстаиванию этой свободы. Сенатский декрет, предоставлявший императору Веспасиану самые широкие права, был написан на медной доске, еще хранившейся на хорах церкви св. Иоанна Латеранского. Риенци созвал и аристократов, и плебеев на политическую беседу об этом декрете и устроил для них удобное помещение. Он появился в великолепном, фантастическом одеянии, объяснил содержание надписи переводом ее на общепонятный язык и своими комментариями и затем красноречиво и с жаром описал древнее величие сената и народа, от которых исходит всякая законная власть. По своему беспечному невежеству аристократы не были способны понять серьезную цель таких публичных сходок; они иногда пытались сдерживать плебейского реформатора возражениями и побоями, но не мешали ему забавлять подле дворца Колонна публику угрозами и предсказаниями — и новому Бруту пришлось скрываться под личиной безумца и в роли буфона. Между тем как эти аристократы изливали на него свое презрение, восстановление доброго порядка (это было его любимое выражение) считалось народом за событие желаемое, возможное и даже имеющее совершиться в неотдаленном будущем, а между тем как все плебеи готовы были радостно приветствовать своего обещанного избавителя, некоторые из них имели смелость оказывать ему содействие.