Закат и падение Римской Империи. Том 7

В описаниях двойной победы Иоанна Бриеннского я не нахожу упоминаний об имени или о подвигах его воспитанника Балдуина, который уже достиг такого возраста, что мог носить оружие, и который вступил на императорский престол после смерти своего приемного отца. На царственного юношу была возложена задача, более подходившая к его характеру: его отправили в Европу с поручением посетить западных монархов, и в особенности папу и короля Франции, возбудить в них сострадание своей невинностью и своим бедственным положением и исходатайствовать от них помощь людьми и деньгами для поддержания разрушавшейся империи. Он три раза возобновлял эти нищенские посещения, по-видимому, всячески стараясь продлить их, чтоб дольше не возвращаться в Константинополь; из двадцати пяти лет своего царствования он провел большую часть вне своих владений, и нигде он не считал себя менее стесненным в своих действиях и менее уверенным в своей личной безопасности, чем на своей родине и в своей столице. В некоторых торжественных случаях его тщеславие удовлетворялось титулом августа и царскими почестями, а в то время как Фридрих Второй был отлучен от церкви и низложен на Лионском соборе, его восточный коллега восседал на троне по правую руку папы. Но сколько раз приходилось этому нищенствовавшему коронованному бродяге унижаться и в своих собственных глазах и в глазах всех наций, то вынося оскорбительные вспышки гнева, то пользуясь позорным состраданием! Когда он в первый раз прибыл в Англию, он был задержан в Дувре строгим укором за то, что осмелился, не испросив на то дозволения, поставить ногу на территорию независимого королевства. Впрочем, после непродолжительной задержки ему дозволили ехать далее; он был принят с холодной вежливостью и возвратился из Англии с подарком в семьсот марок. От папского корыстолюбия он добился только провозглашения Крестового похода и сокровища, состоявшего из индульгенций, цена которых значительно упала вследствие того, что они раздавались слишком часто и без всякого разбора. Его происхождение и несчастия расположили в его пользу его великодушного двоюродного брата Людовика Девятого; но воинственное рвение святого короля избрало для себя целью не Константинополь, а Египет и Палестину, и Балдуин временно облегчил как свою личную, так и государственную нужду продажей последних остатков своих наследственных владений — маркизства Намюрского и поместья Куртенэйского. Благодаря таким постыдным и разорительным мерам он возвратился в Романию с тридцатитысячной армией, которую страх удвоил в глазах греков. Первые депеши, посланные им во Францию и в Англию, возвещали о его победах и надеждах — о том, что он завладел окрестностями столицы на протяжении трехдневного перехода и что если ему удастся взять один важный город, которого он не называет по имени (это, вероятно, был Хиорли), то граница будет безопасна и проход будет удобен.

Но эти ожидания (если Балдуин высказывал их искренно) очень скоро рассеялись как сон; войска и сокровища Франции улетучились в его неумелых руках и, чтоб поддержать трон латинского императора, пришлось прибегнуть к позорному союзу с турками и с куманами. Чтоб упрочить союз с турками, он согласился выдать свою племянницу за царствовавшего в Иконии султана; чтоб угодить куманам, он допустил исполнение их языческих обрядов; на промежуточном пространстве, разделявшем две армии, была принесена в жертву собака, и каждый из договаривавшихся монархов отведал, в залог своей искренности, крови той жертвы, которая была принесена его новым союзником. В своем константинопольском дворце, или, вернее, в своей константинопольской тюрьме преемник Августа приказал разломать никем не занятые помещения для того, чтоб добыть на зиму топливо, и приказал снять с церквей свинцовые кровли для того, чтоб покрывать ежедневные расходы на содержание своего семейства. Итальянские купцы с трудом согласились дать ему взаймы денег за лихвенные проценты, а его сын и наследник Филипп служил в течение некоторого времени залогом за долг, сделанный императором в Венеции. Жажда, голод и нагота, несомненно, принадлежат к числу тяжелых лишений, но понятие о богатстве условно, и тот монарх, который был бы богат в положении частного человека, доводит себя до тревожного и горького положения бедняка, если не в меру увеличивает свои нужды.