Закат империи. От порядка к хаосу

С фотографической точностью Лаевский создал очень похожий словесный портрет образованного чело­века 80-х годов, мятущегося и не находящего себе места в мире. Этот человек пребывал в сфере химер и отвлечённых понятий, искал и не мог найти нравственные идеалы, стра­дал от отсутствия ясных жизненных ориентиров, трактовал самого себя как неудачника и не был приучен к упорному труду как умственному, так и физическому. Даже в сфере частной жизни у него не было точки опоры: семья и домаш­ний очаг не воспринимались им как тихая заводь, в которой можно укрыться от житейских бурь и обрести нравственное обновление. Героиня повести Надежда Федоровна сошлась с Лаевским, бросила живущего в Петербурге мужа и вместе со своим возлюбленным отправилась к месту его службы на Кавказ. Свою совместную жизнь с Лаевским не получившая развода Надежда Федоровна трактует не как незаконное со­жительство, а как гражданский брак: в разговоре со знакомой дамой она называет Ивана Андреевича мужем. Разумеется, подобное поведение было бы невозможно в Петербурге, да и на Кавказе Лаевского вместе с Надеждой Федоровной не принимают в семейных домах, за исключением дома робкого чиновника Битюгова. Пожилая чиновница Марья Констан­тиновна Битюгова, до 32 лет служившая в гувернантках, скрепя сердце стала принимать столичную даму, хотя и почитала ее в глубине души страшной грешницей. Бывшую гувернантку из хорошего дворянского дома особенно сильно коробит нечистоплотность Надежды Федоровны и ее неумение вести домашнее хозяйство. «По изысканности и пестроте ваших нарядов всякий может судить о вашем поведении. Все, глядя на вас, посмеивались и пожимали плечами, а я страдала, страдала... И, простите меня, милая, вы нечистоплотны! Когда мы встречались в купальне, вы за­ставляли меня трепетать. Верхнее платье еще туда-сюда, но юбка, сорочка... милая, я краснею! Бедному Ивану Андреичу тоже никто не завяжет галстука как следует, и по белью, и по сапогам бедняжки видно, что дома за ним никто не смотрит. И всегда он у вас, мой голубчик, голоден, и в самом деле, если дома некому позаботиться насчет самовара и кофе, то поневоле будешь проживать в павильоне половину своего жалованья. А дома у вас просто ужас, ужас! Во всем городе ни у кого нет мух, а у вас от них отбою нет, все тарелки и блюдечки черны. На окнах и на столах, посмотрите, пыль, дохлые мухи, стаканы... К чему тут стаканы? И, милая, до сих пор у вас со стола не убрано. А в спальню к вам войти стыдно: разбросано везде белье, висят на стенах эти ваши разные каучуки, стоит какая-то посуда...» ²⁴⁹Создал ли Че­хов образ неряшливой женщины, восходящей к реальному прототипу, или следовал тургеневской традиции, но литера­турное родство Авдотьи Никитишны Кукшиной и Надежды Федоровны не вызывает сомнений.

Обыватели приморского городка, в котором живут пред­ставители самых разных национальностей, не воспринимают совместную жизнь Лаевского и Надежды Федоровны как позор, а рассматривают её как некоторую экстравагантность, что является выразительной приметой времени. Общество, уже переставшее считать венчание супругов перед алтарём таинством, стало более терпимым по отношению к попранию святости семейных устоев и гражданскому браку, что кон­статирует молодой зоолог фон Корен: «...прежде здесь жили с чужими женами тайно, по тем же побуждениям, по каким воры воруют тайно, а не явно; прелюбодеяние считалось чем-то таким, что стыдились выставлять на общий показ; Лаевский же явился в этом отношении пионером; он живет с чужой женой открыто» ²⁵⁰.