Закат империи

Тригвилла кивнул и снова занялся чашей с вином, буквально обсасывая её своими толстыми губами. Через минуту в зале появился Киприан, позади которого шёл его брат, с явной робостью поглядывавший по сторонам. Королевский референдарий выглядел откровенно торжествующим, поэтому даже его поклон готу и римлянину был переполнен какой-то затаённой гордостью. Опилион же, напротив, выглядел намного смиреннее брата. Тригвилла ограничился холодным кивком, а Кассиодор насмешливо улыбнулся и заявил своему новому гостю:

— Однако, почтенный Киприан, ты выглядишь, как тот гонец, который приносит известие о победе в битве. Я бы даже сравнил тебя с ангелом, если бы из-под твоей далматики[27] проглядывал не горб, а крылья.

— О, благородный Кассиодор! — не менее насмешливо улыбаясь, отвечал королевский референдарий. — Будь я даже ангелом, я бы не смог принести тебе более полезных известий. Этими известиями я во многом обязан своему младшему брату, который скромно стоит позади меня и который действовал по моим указаниям и на мои деньги.

— Если твои известия именно таковы, то ты немедленно получишь вдвое против того, что потратил.

— Я не сомневался в этом, зная твою щедрость.

— Ну, говори же, говори! — нетерпеливо прикрикнул Тригвилла, презиравший элементарную римскую учтивость.

— Мой брат Опилион познакомился с одним рабом, который служит секретарём у нашего достопочтенного первого министра, — начал Киприан, после чего Кассиодор и Тригвилла мгновенно насторожились.

— Дальше!

— Этот раб потребовал неслыханную сумму в пять тысяч сестерциев и, получив её, рассказал о подслушанном им разговоре между своим хозяином и сенатором Альбином. Оказывается, этот неугомонный сенатор предложил magister officiorum отправить гонца к императору Юстину.

— Дальше, чёрт возьми, и прекрати делать эти мелодраматические паузы! — нетерпеливо прикрикнул Кассиодор.

— Этот гонец должен будет отвезти письма, в которых византийскому императору предлагается начать подготовку к вторжению на территорию нашего королевства сразу после того, как римское население возмутится королевским эдиктом о запрете католического богослужения.

— А что ответил первый министр? хрипло поинтересовался Тригвилла и в ожидании ответа приподнялся со своего ложа.

— Он отказался, — коротко вздохнул Киприан, отметив, как изменились лица Кассиодора и Тригвиллы. — Однако он согласился отправить гонца к папе Иоанну, чтобы побудить того уговорить Юстина отменить его эдикт о гонениях на ариан.

— И это всё? — недовольно воскликнул готский герцог, случайно смахнув на пол золотую чашу из-под вина. Звеня, она покатилась по мраморному полу, а Киприан молча проводил её взглядом, ожидая, пока она остановится и лишь затем сказал:

— Да, это всё, благородный Тригвилла.

— Так что же ты, мошенник... — гневно начал тот, и Опилион даже попятился к двери. Его брат взглянул на Кассиодора, и он мгновенно перебил гота:

— Кто этот гонец?

— Пока неизвестно, — ответил Киприан, радостно блеснув глазами — начальник королевской канцелярии сразу же подумал о том, о чём и он сам, когда ещё шёл сюда. — Но подкупленный раб обещал это узнать.

— Прекрасно. Ты заслужил свои деньги. И ещё надо выяснить, каким путём отправится гонец в Константинополь — по морю или по суше.

— Опилион сообщит тебе об этом немедленно, как только сможет узнать.

— Ты собираешься перехватить гонца? — спросил Тригвилла.

— Да, и для этого мне потребуется твоя помощь, почтенный герцог, — ответил Кассиодор. — Надо будет организовать негласную проверку всех выходящих из гавани кораблей, а также установить круглосуточное дежурство у городских ворот.

— Но зачем, если он повезёт всего лишь письма к папе Иоанну?

— А вот здесь ты ошибаешься, любезный Тригвилла. — И Кассиодор вновь усмехнулся своей непередаваемой, хорошо знакомой Киприану усмешкой. — Этот гонец повезёт именно те письма, которые нам и нужно будет перехватить, чтобы раскрыть государственную измену.

Глава 10. У ФЕОДОРЫ

Кубикул[28] знаменитой гетеры способен был пробудить мужскую чувственность даже в отсутствие самой хозяйки. В нём преобладали два цвета — красный и золотистый. Красными были колонны, облицованные каррарским мрамором, дорогие персидские ковры и покрывала, золотистыми — непристойные фригийские статуэтки, изображавшие фавнов с возбуждёнными мужскими достоинствами гигантских размеров и нимф в самых откровенных позах. На стенах в окружении неярких светильников, излучавших не только свет, но и аромат мускатного ореха, касия и амбры, висело несколько картин, иллюстрирующих самую откровенную элегию знаменитой «Науки любви» Овидия: