Закат империи

Однако после этого рассуждения сразу возникало множество сложнейших вопросов. Если дело лишь в вечности разума, подчинённого строгим логическим законам, которые обязательны для всех, то каким образом и в чём душа одного человека отличается от души другого? Как сам Господь в день Страшного суда сможет отличить душу Кассиодора от души Боэция, если они мыслили об одних и тех же вещах по одним и тем же правилам логики? Если же душа — это не только логический разум, но и эмоции, чувства, память, опыт, то как могут все эти психологические свойства претендовать на вечность, если были вызваны временными явлениями вроде сегодняшнего вкусного обеда? Более того, они различны у одного и того же человека в разные периоды его жизни, значит, изменяются со временем, а всё временное тленно. Получался странный парадокс — если душа субстанциальна, то вечным в ней может быть только разум, законы которого едины для всех и который поэтому делает души неотличимыми друг от друга. Память же и эмоции, которыми действительно различаются души людей, вечными быть не могут, поскольку порождены временными явлениями и непрестанно изменяются в течение всей человеческой жизни. Есть, правда, главная эмоция, достойная вечности, — любовь, но снова возникает тот же вопрос: как наши души смогут отличаться друг от друга? Неужели лишь по степени любви?

Впрочем, может быть, душа — это всего лишь наши мысли и эмоции, всё то, что мы подразумеваем под словом «Я»? Однако это самое «Я» никак не может быть вечным, поскольку «Я» семилетнего ребёнка не тождественно «Я» того же самого человека, когда он достигает семидесятилетнего возраста. Более того, оно может быть утрачено ещё при жизни тела — например, после травмы головы или когда человек сходит с ума. Так что же такое душа и как обосновать её субстанциальность, а следовательно, и вечность?

Утомлённый всеми этими проблемами, Кассиодор вспомнил о Кирпе и открыл глаза.

— А что ты говорил об эликсире бессмертия? Любой эликсир лишь укрепляет тело, но не может способствовать его бессмертию!

— Позволь с тобой не согласиться, господин, — проворно возразил Кирп. — Существует множество веществ, укрепляющих не только тело, но и душу. Более того, они придают ей силы выйти за пределы собственного тела и отправиться в путешествие по таким мирам, для рассказа о которых душе потом не хватает слов.

— Ты хочешь сказать, что с помощью подобных чудодейственных веществ можно почувствовать, как душа ещё при жизни покидает своё тело, а потом в него же и возвращается? То есть не просто доказать, но и убедиться в её субстанциальности?

— Ты верно понял мою мысль, господин. Во время этих странствий душа даже может смотреть с вышины на собственное тело, которое в этот момент становится бесчувственным, ничего не ощущает и похоже на труп с бьющимся сердцем.

— И что же это за вещества?

— У них очень сложный состав, господин. Туда входит и печень тритона, и корень мандрагоры, и кровь девственницы, и многое другое, о чём я узнал из древних восточных рукописей.

— Ты или мошенник, или сумасшедший! — гневно воскликнул Кассиодор. — Неужели ты и впрямь думаешь, что я поверю во все эти бредни?

— То же самое говорил мне и мой господин, — почтительно ответил Кирп, отвешивая поклон и всем своим видом изображая раскаяние от того, что осмелился вызвать гнев собеседника. — Однако впоследствии, когда я сумел продемонстрировать ему некоторые из своих чудес, он благосклонно переменил своё мнение.

— Ты хочешь сказать, что занимался магией в доме первого министра? — поспешно спросил Кассиодор.

— И даже в его непосредственном присутствии, — снова склонился Кирп.

Они обменялись быстрыми взглядами, и по лёгкой усмешке, чуть-чуть искривившей уголки губ раба, Кассиодор понял, что тот догадался о его мыслях.

Самым сильным желанием на свете оказалось не желание любви, а желание смерти. Павлиан понял это своим затуманенным от мучений рассудком на обратном пути, когда его, терзаемого дикими болями при каждом малейшем движении, немилосердно трясли, перекинув через луку седла. Стрела пробила правый бок с такой силой, что остриё вышло через живот. Один из наёмников отломил это остриё и вытащил стрелу, но Павлиану казалось, что она всё ещё сидит в нём, и не просто сидит, а раскаляется так, что от её жара его внутренности горят адским пламенем. Это была не просто боль, это были такие муки, что Павлиан непрерывно и со стоном повторял одну и ту же фразу даже тогда, когда впадал в беспамятство: «Убейте меня, убейте меня, убейте меня!».

Гот в чёрном плаще понял, что он не довезёт пленника живым, поэтому в ближайшем городе купил дорожную колесницу и положил туда Павлиана, предварительно заставив местного лекаря сделать ему перевязку.