Закат Кенигсберга

Выбирая цитаты, я стремился показать, как развивались военные события и какими соображениями руководствовались военачальники. Но при всем моем старании сохранять беспристрастие я не могу читать эти отчеты без содрогания. Ведь сколько офицеров слепо выполняло приказы и продолжало вести заведомо проигранный бой! Уже находясь в безнадежном положении, они соглашались сдаться, как правило, только после гибели большинства вверенных им солдат. Генерал Лаш сдался, когда противник находился перед самым его бункером, и это можно назвать спасением собственной жизни. Он пишет, что согласился на капитуляцию из чувства ответственности перед Богом и перед своей совестью, ради спасения людей. А как же тогда предпринятая им мобилизация немецкой молодежи, которой пожертвовали ради продолжения безнадежных, по его собственным словам, боев? Было ли и это «славной страницей в истории германского воинства», которой гордятся он и подобные ему?

Последние очаги сопротивления в полностью разрушенном центре города, где уже давно не было мирного населения (хотя я допускаю, что в последний момент кто-нибудь в поисках укрытия мог туда вернуться), капитулировали лишь после того, как русские подожгли захваченные ими городские кварталы, в которых еще жили люди. При этом в ряде случаев сгорели и запертые в подвалах — позже мне пришлось хоронить жертв этого пожара. Под предлогом того, что военные действия не прекращаются, русские обращались с мирным населением особенно жестоко. С начала штурма 6 апреля и в последующие дни бессмысленной защиты Кенигсберга его жители оказались в самом пекле войны. Будь капитуляция подписана хотя бы тремя днями раньше, тысячи были бы спасены.

Гитлер приговорил генерала Лаша к смерти, но мог бы и наградить — за ревностное исполнение долга, ведь 9 апреля Кенигсберг все равно пал бы ввиду превосходства сил противника. Просто смерть коменданта крепости отвечала требованию чистоты жанра, которое Гитлер предъявлял к создаваемой «саге» о Кенигсберге. Так что заявление генерала Лаша, что его вера в Бога и совесть потребовали от него спасти человеческие жизни, не более чем очковтирательство. Впрочем, свою жизнь он спас.

Военные мемуары генералов вроде Лаша могут быть весьма содержательными историческими свидетельствами и даже удивлять примерами того, как много энергии и организаторских дарований способен проявить человек в военных целях. Но многое остается непонятным — то, например, что весь гнев мемуаристов за катастрофическое поражение обрушивается, главным образом, на трусливых партийных бонз местного значения (как гауляйтер Кох), которые заботились лишь о собственном спасении, а солдат призывали сражаться до последней капли крови. К тем же, кто своей высокомерной идеологией и систематическим наращиванием военной мощи втянул народы Европы в убийственную войну, генералы снисходительны. Никто из них не пишет, что к разделению Германии, к разрушению Европы и к миллионам жертв привело безумие, которым, как правило, были заражены и они тоже, что делает их соучастниками преступлений. Каждый из них стремится оправдать себя, и никто не обнаруживает ни малейшего сожаления по поводу того, что немцы натворили в России, по поводу разрушения городов России, Польши и Франции, нападения на эти страны и угона мирных жителей на принудительные работы, по поводу убийства немецких и иностранных евреев, коммунистов, цыган, политических противников и т. д., ибо выражение такого сожаления поставило бы под сомнение их собственный героизм. Развязанная Гитлером война была преступной, эти люди были его пособниками, и все их победы были ничем иным как преступлениями.

То, что разом исчезли все, кто носил немецкую униформу, принесло чувство глубокого облегчения — слишком уж мы натерпелись от таких. Нет, никто больше не станет называть нас неполноценными и по этой причине желать нашей смерти. Наоборот, может быть, теперь нам, невиновным в нацистских преступлениях и подвергавшимся преследованиям, начнут оказывать предпочтение и каким-нибудь образом возместят нанесенный ущерб? Что ж, это было бы справедливо. Но, прежде всего, мы наконец сможем нормально питаться, а то ведь наши силы на исходе. Самое же главное — это то, что войне конец и Гитлер побежден. Мы размышляли, избавиться ли нам теперь от еврейских звезд или продолжать носить их в знак своей непричастности к нацистам. Разве не должны эти нашивки вызывать уважение у всех русских? В таком примерно духе мы рассуждали, и, хотя больше всего на свете мне хотелось сбросить наконец это позорное клеймо, я решил пока его оставить. Мало ли что.