Закат на Босфоре

Он сообразил внезапно, что Варя даже не спросила его, как он добрался, как жил и воевал в Крыму. Они не виделись почти год, а ее в первую очередь волновало здоровье другого человека. Борис еще раз горестно вздохнул: еще полтора года назад он думал, что потерял сестру навеки. Потом нашел, но вместе они были совсем недолго. Варя уехала в Константинополь, они снова расстались на год, а теперь приходится признать, что он опять потерял сестру. Вернее, ее отняли.

– Ну ладно, – великодушно сказал Борис, – для Петьки мне тебя не жалко.

– Прости меня, Боренька, – она слабо засмеялась, – ты приехал, и все у нас теперь будет хорошо. Петя поправится, и мы заживем все вместе, больше не будем расставаться. А в Берлине делают отличные протезы, я знаю. Только денег нужно много…

– Вот с деньгами туго, – признался Борис. – Ты-то на что живешь?

– Первое время тратила то, что ты дал, а потом приходили какие-то люди и передавали деньги от Аркадия Петровича. Теперь платят немного в госпитале.

– Ты часто видишься с Горецким?

– Окончательно он приехал сюда месяца полтора назад. Изредка навещал меня, даже в ресторан водил, – Варя улыбнулась. – У него какие-то дела с англичанами – в ресторане мы встретили одного такого… мистер Солсбери.

– Кажется, он бывал в Феодосии в девятнадцатом году, – вспомнил Борис. – А где он сейчас служит, Горецкий то есть?

– Он не говорил со мной о делах, мы больше вспоминали тебя. Знаешь, он к тебе очень хорошо относится! Всегда с такой теплотой о тебе говорит… Кстати, кто такая Юлия Львовна? – с чисто женской логикой Варя сменила тему.

– А разве тебе Аркадий Петрович не все рассказал? – поддразнил Борис.

– Он упомянул ее случайно в разговоре, но я сама догадалась, что у тебя с ней что-то было. Она – твоя невеста?

– С чего ты взяла? – удивился Борис. Он вспомнил, что после событий на Арабатской стрелке он видел Юлию всего два раза, и то мельком, она была с ним любезна, но ничем не дала напомнить о тех особых отношениях, что установились у них. Что с ней стало теперь, он не знает.

– Нет у меня никакой невесты, я одинок, потому что сестра тоже думает о человеке, который совершенно ее недостоин и не заслуживает такого счастья.

– Он заслуживает, – серьезно сказала Варя. – И ты тоже заслуживаешь настоящей любви. Мы все слишком много выстрадали за эти годы. Россию не спасли, хотя пытались. И сделали все, что могли. Настало время подумать о себе.

– Ты права, сестренка, – согласился Борис. – Нужно как-то устраиваться в этой новой жизни, на что-то решаться. Выбор только небольшой.

– Выбора у тебя вообще никакого нет. Я ведь долго здесь живу, все знаю. Поэтому оставь ты свои амбиции и соглашайся снова работать с Аркадием Петровичем.

– Да ведь он мне еще ничего не предлагал! – удивился Борис.

– Предложит. Как я уже говорила, он хорошо к тебе относится.

– Просто я зачем-то ему снова понадобился, – поправился Борис.

Они поели в маленьком греческом ресторанчике, который находился в подвале соседнего дома, запивая обед простым молодым вином, после чего Варя потащила брата в дешевые лавки, чтобы купить кое-что из одежды. Купили белье и ботинки, потому что после обработки на Принкипе старые ботинки спеклись и разваливались на глазах.

Хорошенькая горничная в кокетливой белой наколке вошла в спальню и мелодичным голосом произнесла, раздвигая шторы на окне:

– О мадам, проснитесь!

С постели, заваленной кружевными подушками, послышался шорох, а потом едва слышный стон. Горничная разбудила Гюзель необыкновенно рано по ее понятиям – еще не было полудня. Из-под одеяла высунулась очаровательной формы ручка и нашарила часики на столике возле кровати.

– Что случилось? – сердито спросила невыспавшаяся красавица, посмотрев на циферблат. – Пожар?

– Мистер Ньюкомб, – лаконично ответила девушка.

Даже сейчас, слегка растрепанная после сна, ее хозяйка была так хороша, что, несомненно, могла позволить себе молодую миловидную горничную. Гюзель тяжело вздохнула, закатив к потолку синие глаза, чуть подернутые поволокой, накинула на плечи полупрозрачный пеньюар, взглянула на себя в зеркало, прошлась по щекам пуховкой и приказала:

– Зови!

Молодой англичанин ворвался в спальню с таким видом, будто за ним гналась стая чистопородных английских гончих. Сам он тоже было похож на гончую: сухопарый, подвижный, длинноногий, с длинным выразительным лицом… Однако сейчас лица на нем как раз и не было.

– Что с вами, Томас? – спросила Гюзель с выражением невыносимого страдания в глазах и в голосе. – Почему вы явились в такую рань?

– Рань? Разве сейчас рано? – удивленно спросил англичанин, уставившись на часы. – Впрочем, может быть… Я не знаю, сколько сейчас времени… я сегодня еще не ложился… Я конченый человек, Гюзель, конченый человек!

Англичанин с размаху опустился на позолоченный пуфик, который жалобно пискнул под ним, и продолжил, закрыв лицо руками:

– Мы играли… у Казанзакиса… сначала карта шла мне, я увлекся… и не заметил, как проиграл большие деньги… очень большие деньги.

– Это все? – прервала его Гюзель возгласом удивления и разочарования.