Закат на Босфоре

– А вы заметили, что ресторан этот наши с вами соотечественники отчего-то не посещают? – живо откликнулся Аркадий Петрович. – Надо сказать, Луиджи от этого только выигрывает – ему не нужно держать двух здоровенных вышибал, которые выносили бы поздно ночью пьяных русских офицеров на улицу и укладывали подальше от дверей, чтобы те не могли вернуться. Так вот, в гостинице я не живу потому, что на свете нет иной страны, где бы любопытство и подозрительность не возникали бы так быстро, как в Турции. Тем более сейчас, когда город кишит русскими эмигрантами всех мастей, а также англичанами, французами и так далее. Я снял дом у зажиточного турка, это здесь в Пери, на улице Вестринжер, – ох, уже эти турецкие названия! Хозяин – милейший человек, Джалал-эфенди – чистокровный осман. Он полон чувства собственного достоинства, такой спокойный опрятный джентльмен. К жизни он относится философски и к тому же очень нелюбопытен.

– Сами себе противоречите, – хмуро заметил Борис. – То утверждали, что турки страшно любопытны, а хозяин ваш оказывается совершенно этим пороком не грешит.

– Вы, как человек недавно приехавший, путаете турок со всей массой международного сброда – да простят мне мои соотечественники, я не только их имею в виду! – со всем конгломератом причудливых национальностей, которыми наводнен Констатинополь. Улицы, где обитают подлинные османы, отличаются чистотой и удобством. Остальная часть города, как вы успели заметить, невыносимо грязна. Исключение составляют кварталы, где обитают белые – англичане, французы… С чисто восточной терпимостью турки предоставляют каждому идти своей дорогой…

Борис вспомнил, как в девятнадцатом году заходил в Батуме в маленькие булочные, хозяева которых были сплошь опрятные вежливые турки, вспомнил царившую в помещениях чистоту и согласился с Горецким.

– Итак, Борис Андреевич, – Горецкий отложил вилку и посмотрел Борису в глаза, – я никогда не скрывал, что вы мне симпатичны. К тому же вы достаточно умны, – в этом месте Аркадий Петрович сделал неуловимое движение бровями, которое означало, что он польстил своему собеседнику, но так нужно для дела, – а также молоды, интересны и имеете успех у женщин.

Борис сделал было попытку протестовать, но полковник отмахнулся и продолжал:

– Как свойственно молодости, вы жаждете удовольствий, особенно после трех тяжелых лет, проведенных в России. А денег у вас на это нету. Таким образом, вы просто не можете не согласиться на мое предложение.

– Во-первых, вы еще не сделали этого предложения, а во-вторых, я почти догадываюсь, что вы хотите мне предложить – шпионить в пользу англичан.

Борис произнес слово «шпионить» без всякого презрения, он вообще со вчерашнего дня находился в благодушном настроении – новые ботинки не жали, вымытое тело ощущало приятную свежесть белья, он только что вкусно поел и, вдобавок, поймал на себе заинтересованный взгляд черноглазой итальяночки, сидевшей за кассой.

– М-м, это слово здесь не особенно подходит, но, в общем… я выполняю некоторые конфиденциальные поручения моего английского друга…

– Который, в свою очередь, выполняет некоторые конфиденциальные поручения своего друга – английского министра по делам колоний Уинстона Черчилля![1]

– Тише, тише, Борис Андреевич! Не нужно об этом кричать… В Турции сейчас делается большая мировая политика, здесь перекраивается карта мира.

– Каким образом побежденная в Первой мировой войне Турция может влиять на мировую политику?

– Ох, Борис Андреевич, как же вы в России от всего отстали!

– Некогда было в политике разбираться, воевали, знаете ли! – Борис не рассердился, просто решил не спускать Горецкому и оставлять за собой последнее слово при каждом удобном случае.

Полковник нисколько не обиделся, он вообще здесь, в Константинополе, выглядел очень спокойным, как человек, принявший все важные для себя решения и не испытывающий больше никаких колебаний. Этим он и отличался от большинства старших офицеров Русской армии, которые, несмотря на тщательно напускаемый на себя бравый и деловой вид, были растеряны и думали о будущем с тревогой и содроганием.

Подошел хозяин ресторана Луиджи в белоснежном длинном фартуке, обтягивающем внушительных размеров живот, и поставил на стол бутылку красного вина. Открывая бутылку, он разразился длинной тирадой на своем языке. Борис невольно заулыбался, вслушиваясь в певучие звуки и наблюдая, как ловко двигаются толстые волосатые руки Луиджи. Горецкий ответил хозяину по-итальянски и подвинул ему по столу пустой бокал. Тот налил и себе, отхлебнул, причмокнул губами и удалился, выпустив на прощание оперную руладу.

Аркадий Петрович поправил пенсне, чокнулся с Борисом и профессорским голосом начал лекцию:

– Ну, голубчик, как бы вы там ни отстали, но про Севрский мирный договор-то уже, наверное, слышали.

– В некотором роде, – сухо согласился Борис.