Закат на Босфоре

Кроме Гюзели, ему больше никто не был нужен. Он сумел сохранить почти всю свою агентуру. Кое-кого из агентов соблазнил высоким жалованьем, кое-кого припугнул компрометирующими материалами, которые собирал весьма тщательно, с истинно немецкой аккуратностью.

Гюзель оказалась просто бесценным сотрудником. В любое время дня и ночи мужчины всех национальностей были готовы пасть к ее ногам. Они теряли голову от восхищения и теряли контроль над своими словами и мыслями. Работа начала продвигаться особенно успешно, когда Генриху в голову пришел очень смелый, хотя и рискованный план.

В модном русском кабаре «Кокошник» на Пери царило обыкновенное для этого заведения нервное веселье. На площадке эстрады, как в любом русском заведении, расположились цыгане – кружились пестрые юбки женщин, сверкали блестками яркие жилеты мужчин, звенели мониста. Плясуньи ловко, на лету, подхватывали протянутые посетителями фунтовые бумажки.

Борис под руку с Анджелой вошли в зал. К ним тотчас подскочил метрдотель и повел к заказанному столику. Когда разобрались с картой вин, Борис незаметно огляделся.

– Они там, в углу, – шепнула Анджела, – скоро я тебя представлю.

За угловым столиком сидели четыре человека – трое мужчин и женщина. Эта женщина обладала такой внешностью, что никто, взглянув на нее один раз, не удержался бы от искушения посмотреть на нее снова и снова. Гладко зачесанные на маленькой, гордо посаженной голове, черные волосы блестели, словно темное зеркало, соперничая с мраморной белизной высокой лебединой шеи и точеных алебастровых плеч, но самым поразительным в ней были глаза – у этой восточной красавицы, казалось, только что выпорхнувшей, точнее, царственно выплывшей из гарема средневекового султана – глаза были как два горных озера – синие и холодные, в пол-лица, и такие бездонные, что утонуть в них ничего не стоило. Сильно декольтированное черное вечернее платье с отделкой из перьев и сверкающих стразов довершало ее облик.

Рядом с этой женщиной любой мужчина показался бы жалким уродцем, однако ее сосед – рыжий, толстый, с изрытым оспой лицом, лет пятидесяти с лишком, был настолько переполнен энергией, настолько кипуч и активен, что умудрялся затмевать даже свою прекрасную спутницу, и взгляды посетителей кабаре обращались к их столику не столько из-за нее, сколько из-за него. Впрочем, это объяснялось еще и тем, что он был известным в городе богачом, владельцем множества жилых домов, гостиниц и ресторанов. Да, это был греческий магнат Казанзакис. Именно из-за него к угловому столику уже дважды подходил хозяин кабаре Казимир Дембич, искательно улыбаясь и спрашивая, всем ли довольны дорогие гости.

Два других человека были куда менее заметны: мужчина средних лет с небольшим шрамом на щеке и благородной сединой на висках, в английской форме без погон, и смуглый молодой человек в малиновой черкеске с газырями.

– Наверняка, полковник, у вас какое-то тайное поручение от барона Врангеля, – с легкой усмешкой говорила прекрасная турчанка мужчине со шрамом, – вас никогда не застанешь дома, вы вечно общаетесь с какими-то подозрительными людьми, и самое главное – у вас все время такой загадочный вид… Признайтесь, вы готовите новый десант в Россию.

– Гюзель, – полковник улыбнулся, но его улыбка из-за шрама вышла несколько кривой, – Гюзель, мы оставили всякую надежду на возвращение в Россию… во всяком случае, пока. Может быть, позднее, когда большевики приведут доставшуюся им страну на грань катастрофы – ведь у них, как известно, государством управляют кухарки, – может быть, тогда мы вмешаемся, но не сейчас… Мы и так заплатили слишком высокую цену.

На эстраду вышла ослепительно красивая цыганка лет пятнадцати, знаменитая Маша, и начала чистым глубоким голосом: «Ехали на тройке с бубенцами…»

Анджела встретилась глазами с красавицей-турчанкой, та кивнула ей, разрешая приблизиться. Анджела привстала со своего места. Борис собрался было последовать ее примеру, но тут произошло событие, которого сидящие за столиком никак не ожидали.

К угловому столику подчеркнуто твердой походкой подошел необыкновенно бледный офицер в черном корниловском мундире. По всему было видно, что он мертвецки пьян.

– Ба, полковник! – воскликнул офицер с деланной радостью. – И вы здесь! Празднуете счастливое избавление от невзгод и опасностей войны? Или вы уже не полковник? Погон я у вас что-то не вижу!

– Капитан Лихачев, если не ошибаюсь? – настороженно взглянул полковник на подошедшего. – Вы, как я понимаю, тоже гуляете – отчего же мне нельзя?

– Я-то гуляю с горя, – отвечал капитан, раскачиваясь с пятки на носок, – поминаю боевых товарищей, которым не так повезло, как нам с вами… А вы, полковник, помните ли четвертую роту? Четвертую роту корниловского полка, которая почти вся полегла, благодаря вашей… любезности?

Корниловец побледнел больше прежнего, и щека его неожиданно и неприятно задергалась.

В зале на мгновение наступила тишина, только звонкий Машин голос выводил: «Ах, когда бы мне теперь за вами…»

– Капитан, вы забываетесь! – молодой человек в черкеске приподнялся из-за стола.