Закат на Босфоре

Федор Лукич долго крутил его, снимая мерки, затем отправил к своему знакомому парикмахеру. Парикмахер не был соотечественником, он был французом, во всяком случае, на вывеске Борис прочел, что парикмахера зовут мосье Лимож. Мосье с сомнением оглядел поношенную военную форму Бориса и попросил заплатить вперед. Когда же он прочел нацарапанную на клочке бумаги записочку от Федора Лукича, которую Борис подал ему вместе с деньгами, лицо его волшебно изменилось. Он заулыбался во весь рот и жестом пригласил Бориса в комнату за занавеской. Там Бориса окружили сказочной заботой. Его стригли, брили, полировали ему ногти… Нежные женские руки, крепкая мыльная пена, облако ароматов… все это было чрезвычайно приятно.

После стрижки мосье Лимож, казалось, сам удивился результату.

Потом Борис снова оказался в руках Федора Лукича. Старик опять вертел его, но теперь молча, потому что во рту он держал дюжину булавок, при помощи которых доводил до совершенства шедевры портновского искусства. За костюмом велено было прийти через два дня.

Это время Борис провел, гуляя по городу и для практики разговаривая с Горецким исключительно по-французски. Аркадий Петрович показывал ему рестораны и кабаре, где бывает интересующая их публика, объяснял, сколько полагается давать на чай официантам, коридорным и мальчишкам-посыльным, ибо в Константинополе действовала совершенно своя особая система, отличающаяся от городов Европы и прежней России. Слушая его, Борис только тяжело вздыхал. Наконец он решился и прервал на полуслове Аркадия Петровича, с удовольствием углубившегося в исследование бутоньерок, — какие полагается носить в театр, какие — на интимное свидание с дамой и так далее.

— Аркадий Петрович, дорогой, — смеялся Борис, — кем же я должен выглядеть в Константинополе? Незаконным отпрыском августейшей фамилии? Таинственным графом Монте-Кристо? Я — отставной поручик, прошедший в России войну, голод и разруху, перенесший тиф и потерю близких. Я воевал, но сумел выжить, и чтобы оправдать мое появление в дорогих ресторанах и житье на широкую ногу, вы придумали, будто я там, в России, сумел хапнуть некоторое количество бриллиантов и теперь спускаю их помаленьку. Так какие, к черту, бутоньерки? Никто не ждет от меня слишком утонченных манер! Спасибо еще, что французский не забыл.

Горецкий поскорее нацепил пенсне, чтобы Борис не заметил смущения в его глазах.

— Виноват, увлекся, — пробормотал он, — да, вот кстати, насчет языков. Вы их знаете непростительно плохо! Ну, французский еще куда ни шло! Но вы меня извините, ваше английское произношение…

— Несмотря на это, я могу сносно объясниться на английском, — не согласился Борис, — а произношение — дело наживное.

— Мало, — вздохнул Горецкий.

— Хватит. — Борис обиделся и не сказал этому надутому профессору Горецкому, что хоть по-немецки он совсем не говорит, но понимает многое, если говорить медленно.

Между делом они побывали в штабе дивизии, куда был приписан Борис, и полковник Горецкий очень быстро оформил документы об отставке. Борису выдали бумаги и малое количество денег — выходное пособие. Его службе пришел конец.

Через два дня Борис, сопровождаемый полковником, явился к Федору Лукичу. Работа была закончена, Борис переоделся, но когда увидел себя в зеркале, то невольно выругался: этот лощеный молодой денди не имел к нему, кажется, никакого отношения. Мог ли такой человек остановить картечным залпом атаку махновцев? Мог ли пройти половину Украины с кавалерийским рейдом? Мог ли он, этот щеголь, выбраться из красного застенка? Мог ли чудом выплыть в Новороссийской бухте, да еще вытащить товарища? Нет, то был другой человек, и то была другая жизнь.

Федор Лукич с удовлетворением оглядел дело своих рук и провозгласил:

— Ну вот, теперь видно, что молодой человек приличного происхождения! И к его высочеству можно было бы на прием. А то был — то ли разбойник, то ли комиссар…

Борис молча переглянулся с Горецким.

— Нет уж, Федор Лукич, дорогой, — посмеиваясь, начал тот, — костюм, разумеется, выше всяческих похвал, но появляться в нем Борису Андреевичу в обществе так сразу не следует — уж больно шику много.

— Не шику, а приличия, — поправил оскорбленный старик.

— Все равно, этот мы пока оставим до лучших времен, а вы вот подгоните ему английский френчик по фигуре.

— Для этого не нужен Федор Лукич! — Старик окончательно обиделся.

— Все будет хорошо, Федор Лукич, — успокаивал Горецкий, — и до вашего шедевра очередь дойдет.

Молоденький подмастерье аккуратно подогнал френч из дорогого сукна, подобрал брюки и ботинки. Теперь в зеркале отражался стройный молодой офицер, хорошо подстриженный, с ясным взглядом серых глаз.

— Хорош! — Горецкий одобрительно похлопал его по плечу. — Дерзайте, Борис Андреевич. Сегодня вечером в «Грезе» аншлаг! Я заказал вам столик.