Закат семьи Брабанов

В детстве Иван и Синеситта казались идеальной парой. Они почти все делали вместе, пока во время одного посещения Венсенского зоопарка мама случайно не узнала, что они делали вместе абсолютно все, и не положила конец этому союзу, показавшемуся ей тем более противоестественным, что она сама была его создателем. Они ходили в школу под руку. Бенито плелся позади, как брюзжащий паж Тристана и Изольды, а потом, преисполнившись отвращения к этой идиллии, лишившей его друга и сестры, стал уходить из дома в школу раньше них. В классе Иван и Синеситта сидели за одной партой, что никак не мешало их учебе, так как они по очереди каждый месяц занимали первое и второе места среди лучших учеников. Во время перемен они играли в шары и бабки, никогда не проигрывая и не выигрывая, поскольку выступали единой командой. В столовой они садились друг напротив друга, и Иван следил за тем, чтобы стакан Синеситты был всегда наполнен водой, а моя сестра позволяла Ивану доедать ее мясо с жареной картошкой и шпинат. Они делали задания то у нас дома, то у Глозеров, расставаясь только на время, когда каждый обедал со своей семьей. Случалось, что кто-нибудь из них звонил другому в середине обеда, чтобы посоветоваться по поводу сочинения или задачи по математике. «Они походили, — рассказывает Бенито в своей книге „Ад мне лжет“, по-прежнему злясь на них спустя тридцать лет, — на парочку мелких коммерсантов, подсчитывающих свои хорошие отметки так же, как подсчитывали бы выручку; взирая па внешний мир подозрительным взглядом, будто им угрожала опасность, и разговаривая друг с другом приглушенными голосами, словно боясь, что налоговый инспектор или какой-нибудь мошенник подслушает их разговор». Но больше всего моему брату не нравилось то, как осторожно и тщательно Иван и Синеситта, похожие на двух старичков, готовились ко сну. Они застегивали пижамы на пуговицы до самой шеи, желали друг другу спокойной ночи поцелуем в щеку, таким же громким, как «плюх» неопытного прыгуна в бассейн, выключали свет каждый со своей стороны и засыпали, прижавшись спиной друг к другу. Мой брат, впрочем, как и наши родители, не подозревал, что Иван и Синеситта, начиная с третьего года их дружбы, стали расстегивать свои пижамы, а иногда прибегали к эротической уловке и оказывали друг другу эту услугу, исполняя затем партию «ноги вверх», детали которой мне так никогда и не рассказали, но которую Синеситта, стоя в зоопарке перед прудом с гиппопотамами, старательно описала маме не только для того, чтобы подразнить ее, но и потому, что уже девочкой все привыкла описывать самым тщательным образом.

«Развод» Ивана с Синеситтой, спровоцированный моей перепуганной матерью, прошел по-дружески, без особых травматических последствий для кого бы то ни было, кроме, пожалуй, педиатра, который, осмотрев нашу сестру, констатировал, что она и в самом деле уже не девственница. На семейном совете, собравшемся в тот день в матримониальной палате Дворца правосудия в Париже, последнем в своем роде, где Бенито присутствовал не в качестве обвиняемого, Синеситта заявила, что, когда четыре года назад отдала всю себя Ивану, то всего лишь подчинилась приказу матери, и если теперь с ним надо расстаться, она от этого не заболеет — главное, чтобы мальчик не заболел тоже. Понятно, что если она и испытывала к Ивану некоторую спокойную симпатию, то со временем эта симпатия поиссякла, а вот его здоровье, хранительницей которого она себя считала, продолжало ее беспокоить. Что касается Ивана, то, как он объяснил мне спустя годы в бюро «Палас Отель Интернасьональ Инк.», в двенадцать лет он уже чувствовал необходимость в новых знаниях.