Закат семьи Брабанов

После ужина медсестра хотела забрать Октава, чтобы Синеситта поспала несколько часов, но моя сестра сказала, что предпочитает не спать со своим ребенком, чем спать без него. Медсестра не стала настаивать: одним ребенком в детской меньше. Синеситта провела странную ночь, полную сладострастия и кошмаров, просыпаясь и засыпая, так что утром почувствовала себя разбитой, как после вечеринки. Она положила ребенка рядом с собой на кровать, удивляясь и восхищаясь тем, что человеческое существо настолько, нуждается в ней, что готово ее съесть. После завтрака она позвонила Алену в Лондон и сказала, что порывает с ним. Их связь, объяснила Синеситта, была очень приятной, но больше не имела смысла, поскольку она теперь не беременна и может снова заниматься любовью со Стюартом.

— А если ты опять забеременеешь? — спросил банкир.

— У меня есть твой номер телефона.

— Ты позволишь прислать подарок Октаву?

— Можешь даже стать его крестным, если захочешь.

— Буду очень рад. Я вылечу первым же самолетом в Глазго и во второй половине дня увижу моего крестника. Он похож на меня?

— Нет.

— На Стюарта?

— Тоже нет.

— На кого же он похож?

— Думаю, на меня.

Октав, действительно, унаследовал властное и смешливое лицо моей сестры, а к семи годам стал ее копией в мужском исполнении. Когда в голодные годы, последовавшие за арестом и смертью Коллена, мы спали в постели Синеситты, чтобы согреться и поддержать друг друга, а затем, когда наши финансы совсем истощились, поскольку никто не хотел идти работать, — на матрасе перед камином в кухне, я предпочитала ложиться возле Октава, обнимать его ночью и представлять, будто сплю со своей сестрой, чего она, хотя и любила меня, никогда не позволяла делать. Я и сейчас вижу маленькое, треугольное личико Октава, его блестящие, глубоко посаженные глаза и выпуклый гладкий лоб. Он обладал решительным и взбалмошным характером Синеситты, даже какой-то веселой свирепостью, в которой, впрочем, не было ничего свирепого. А еще он был необычайно мягким при прикосновении.

Стюарт появился в двери палаты около полудня с букетом дешевых цветов, которые положил на кровать, не глядя ни на Синеситту, ни даже на кровать. Он спросил, хорошо ли она спала, затем криво улыбнулся сыну. Его угрожающий, осоловелый взгляд смягчился только тогда, когда Синеситта сказала, что Ален согласен стать крестным отцом.

— Мой брат, — с удовлетворением произнес Стюарт, — снова начинает проявлять ко мне лучшие чувства. — Наш захват Лондона прошлой зимой оказался не бесполезным.

Стюарт относился к тем людям, которые в первой половине жизни теряют все из-за патологического юношеского фатовства, а вторую часть жизни пытаются вернуть то, что потеряли. Стюарт Коллен сделал все, чтобы вызвать ненависть своего брата, а теперь хотел одного: ему понравиться. «Если бы он узнал, — думала Синеситта, — что я регулярно, уже шесть месяцев, сплю с Аленом, может, он счел бы это не за оскорбление, а за одобрение его братом того хорошего вкуса, который он проявил, выбрав меня в жены; и вместо того, чтобы злиться, вознаградил бы меня маленькими и смешными подарками, которые умел делать: словацкой записью „Венгерской рапсодии“ Листа за два фунта и десять шиллингов, последним номером „Мари-Клер“, корзинкой с салатом или уцененной книжкой».

Коллен присел на край кровати, сложил руки на своей мягкой и оплывшей, как у ожиревшей старухи, груди, раздвинул ноги (Синеситта заметила на внутренней стороне брюк правого бедра пятно от вина — или от крови?) и посмотрел на супругу с наигранной нежностью, которая ее не тронула, поскольку она к этому уже привыкла. Синеситта знала, что любовь Коллена всегда будет скрываться за его ненавистью, презрением и отвращением. Любовь, которую он испытывал к ней, походила на обезумевшего окровавленного всадника, спасающегося от армии рубак и инстинктивно, на авось, вслепую скачущего к ней, рискуя каждый раз не заметить ее, соскользнуть в ров или попасть под шальную пулю. И когда, каким-то чудом, эта любовь доберется до нее, Синеситта будет с ликованием и преданностью наслаждаться каждым ее мгновением.

— Итак, — произнес Коллен, — у нас есть ребенок. Что мы с ним сделаем?

— Воспитаем, — ответила Синеситта.

Он тяжело вздохнул.

— А если мы его продадим? У меня есть покупатель. Двадцать тысяч фунтов. Неплохо. И если через годик-два у нашего ребенка появится еще братик или сестричка, то покупатель готов выложить тридцать тысяч или даже тридцать пять. Он ждет внизу, перед больницей. Дай мне ребенка.

— Это неправда.

— А если правда? Если я на самом деле хочу продать нашего ребенка за двадцать тысяч фунтов, — не стану говорить кому, иначе ты упадешь, — ты все равно будешь меня любить?

— Нет.