Закат северных крестоносцев. «Война коадъюторов» и борьба за Прибалтику в 1550-е гг.

Отношения империи, папства, ордена и ливонских епископств были весьма сложными и запутанными. В перечне имперских округов 1495 г. Ливонии нет. Правда, при этом ей предлагалось платить имперские налоги (напр., Gemeiner Pfenning в 1495 г., сборы на борьбу с турками и т. д.). Еще в 1481 г. ливонский магистр Бернхард фон дер Борх обратился к империи с грамотой, в которой просил считать себя имперским вассалом в качестве подданного имперского князя — рижского архиепископа. Император Фридрих III в ответ прислал ему регалии на орденские владения, что вызвало большую напряженность как в Пруссии (великий магистр никогда не просил и не получал регалий от императора), так и в Риме (пана ревниво относился к подобным обращениям).

Лишь в 1512–1513 гг. при разделе Священной Римской империи на 10 округов Ливония была включена в ее состав, причем вошла в одну провинцию вместе с Богемией и Пруссией. 24 декабря 1526 г., после падения Пруссии в Эсслингене была дана грамота, подтверждающая, что Ливония является частью Священной Римской империи, а в 1530 г. Карл V официально пожаловал в Аугсбурге ливонского магистра провинцией Ливонией. Теперь ливонский представитель мог присутствовать на рейхстагах, а магистр считался имперским князем[6].

^{Карп V. Немецкая гравюра XVI в.}

Сами ливонцы мыслили себя частью немецкого мира. Они дорожили и своими торговыми контактами с германскими городами, и происхождением своей государственности из времен Фридриха Барбароссы. Связь с империей выражалась и в подчеркнуто привилегированном положении немцев внутри ордена — только они могли занимать значительные должности, в их отношении действовали особые льготные законы. Да и многие ливонские знатные фамилии были связаны родством с дворянами Вестфалии, Рейнских земель, Нижней Саксонии и Мекленбурга.

^{Типы германцев в XVI в. Гравюра}

Но главным интегрирующим фактором был язык. Жители Европы от Рейна и Эльбы до Западной Двины и Наровы говорили на смешанных диалектах, но — диалектах немецких[7]. Учитывая то, что в колонизированных районах немецкий язык выступал языком господствующего класса, он служил маркером принадлежности к элите «христианского мира».

Родство с этим миром проявлялось и в подчеркиваемых деталях быта, организации городской и сельской жизни. Ливонцы принесли на колонизированные прибалтийские земли традицию строительства каменных (кирпичных) городских домов, центральных строений усадеб, небольших четырехугольных, но каменных замков. В городах дома располагались лицевой частью на прямых, нередко мощеных улицах, возвышаясь коньками крыш над деревянными лачугами, хаотично «толпящимися» у их подножья. Камень подчеркивал мощь и силу немецкого начала по сравнению с недолговечными от угроз дождя и огня местными строениями. Одинаковой с европейскими была и планировка городов: в центре обязательно располагалась рыночная площадь, обычно отмеченная выразительной городской башней или ратушей. Непременным элементом германского пейзажа в Ливонии были доминанты католических соборов и мощная городская стена с массивными воротами, через которые и осуществлялся переход из ливонско-латтгальского-эстляндского мира в уютный городской als Vaterland. Среда обитания местных жителей в глазах немцев была представлена, судя по описанию 1572 г. одним ревельским пастором своей паствы, вонючими, темными и переселенными землянками и лачугами, в которых в жутких бытовых условиях жили буквально «стада» человеческих существ.

Конечно, обрисованная выше картина больше характерна для крупных центров ордена (Риги, Ревеля, Дерпта и др.), а в большинстве ливонских городков и замков подобные черты были, скорее, только угадываемы. Но даже эти размытые символы указывали на ориентир, на желаемую духовную и культурную связь провинции с далекой империей. Связь эта была в большей степени односторонней: империя редко вспоминала о своей колонии, и лишь изредка выходцы из Ливонии удивляли германские города и земли. Например, из Ревеля происходил живописец Михаэль Зиттов (1470–1525), написавший портреты многих европейских коронованных особ.

Остзейское дворянство вплоть до XVIII–XIX вв. гордилось своим происхождением от древних рыцарей, хотя, как показано Я. Я. Зутисом, лишь 25 % родов реально восходило к аристократам ордена, а подавляющее большинство происходило из министериалов, которые в качестве наемников хлынули сюда во время кризиса ордена в XV–XVI вв. из Саксонии, Вестфалии, Фрисландии и других германских земель[8]. Среди лифляндских немцев даже еще в XVIII–XIX вв. была сильна культурная ориентация на Германию. Яркие свидетельства об этом приводит К. Случевский: «В истории здешней, немецкой жизни и литературы выискиваются всякие мелочи, лишь бы они гласили о связях с Германиею» — например, будто бы Шиллер продал первый экземпляр «Дон Карлоса» рижскому издателю, «Критика чистого разума» Канта тоже была издана в Риге, Гер дер служил в Риге, и даже сам Гете был ранен на дуэли «лифляндцем»[9].