Закат в крови<br />(Роман)

Однако же вот здесь тридцать первого марта восемнадцатого года, на самом краю обрыва лежит Корнилов, с именем которого связана судьба не только его армии, но и исход гражданской войны. Или по крайней мере исход четырехдневной битвы за Екатеринодар.

— И надо же было угодить снаряду именно в комнату Корнилова… — растерянно, бессвязно бормотал легко контуженный Долинский. — В тот момент, когда я открыл дверь, генерал сидел перед столом лицом влево… За спиной у него была печка…

— Должно быть, — предположил Богаевский, — снаряд, пробив стену, ударной волной вышвырнул вас, поручик, в коридор, а Лавра Георгиевича подбросил и расшиб об угол печки…

«Корнилов — это основа, краеугольный камень, на котором мы должны были возродить Россию», — подумал Ивлев и, присев на корточки, достал из полевой сумки альбом и карандаш.

Под открытым небом, при слепящем солнечном свете, как никогда прежде, каждая морщина на полиловевшем лице Корнилова резко обозначилась. Ясно было, что эти морщины, причудливо избороздившие лоб и щеки, для сорокасемилетнего Корнилова были преждевременны.

Делая набросок, Ивлев наклонился над убитым и вдруг в незакрытых узких монгольских глазах увидел тот черный, непроницаемый мрак, о котором всего каких-то полчаса назад говорил Корнилов.

«Неужели этот мрак поглотит и всех нас, шедших за ним?».

Ивлев захлопнул альбом, встал и отошел далеко в сторону. И тогда труп Корнилова, лежащий почти на краю высокого обрыва, на фоне широкого речного зеркала и безбрежного небесного простора, показался каким-то неправдоподобно игрушечным.

«Значит, смерть обнаруживает всю малость и таких людей, как Корнилов», — подумал Ивлев, и, как бы подтверждая его мысль, штабс-капитан Ковалевский сказал хану Хаджиеву:

— Хрупкость человека в дни войны очень обыденная вещь.

— Господа, — обратился Богаевский к офицерам, продолжавшим молча стоять подле убитого, — Корнилов был средоточием лучших и наиболее сильных качеств нашей когорты, и у его тела мы должны принести клятву верности его заветам…

С этими словами генерал наклонился и вложил в руку Корнилова восковой крестик.

Вскоре вокруг Богаевского собрались генералы Романовский, Казанович, Марков. К ним подошел Деникин.

— Такое решение, как бросить остатки армии на генеральный штурм Екатеринодара, — вставил он между фразами, выражавшими скорбь, — было вызвано, очевидно, моментом критического душевного кризиса командующего. Штурм этот не но силам армии, тем более сейчас, когда она обезглавлена.

— Но мы и вчера все были против штурма! — напомнил Марков.

Подкатила телега. По знаку хана Хаджиева текинцы положили бояра на нее и сверху прикрыли буркой.

К ним подошел Романовский и полой бурки укрыл голову убитого.

— Везите его в Елизаветинскую, — распорядился он. — По дороге никому не говорите, кого везете.

Часа через два у фермы появился в полуколяске Алексеев с адъютантом Шапроном и казначеем капитаном Петровым, сидевшими на переднем сиденье.

Ивлев подбежал к Алексееву, сошедшему с коляски.

— Разрешите, ваше высокопревосходительство, проводить вас к генералу Деникину!

Уйдя подальше от «злосчастного» рокового домика, Деникин сидел вместе со своим другом Романовским за рощицей, на зеленеющем бугре. При приближении Алексеева оба генерала поднялись с земли и почтительно вытянулись.

Поздоровавшись, Алексеев поднес к старческим очкам белый носовой платок и проговорил:

— По дороге сюда встретил тело Лавра Георгиевича… Я сошел с брички и простился с ним.

Романовский и Деникин продолжали стоять. Алексеев спрятал большой клетчатый платок в карман брюк.

— Вчера в личном разговоре со мной Лавр Георгиевич сказал, чтобы я в случае его гибели возглавил армию! — объявил Деникин.

Алексеев внимательным, умным взглядом сквозь стекла очков посмотрел на Деникина и тихо проговорил:

— Я согласен с завещанием Корнилова. Вступайте в исполнение обязанностей командующего армией.

— Но для этого, Михаил Васильевич, необходимо, чтобы вы подписали соответствующий приказ, — сказал Деникин.

— Составьте его! — распорядился Алексеев.

Ивлев взял из рук Деникина лист бумаги, присел на корточки и, положив альбом на колени, принялся писать под диктовку генерала:

«Неприятельским снарядом, попавшим в штаб армии, в 7 часов 30 минут 31 сего марта убит генерал Корнилов.

Пал смертью храбрых человек, любивший Россию больше себя и не могший перенести ее позора.

Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдавался он на служение родине.

Бегство из неприятельского плена, августовское выступление, Быхов и выход из него, вступление в ряды Добровольческой армии и славное командование ею — известны всем нам.

Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабнет воля к дальнейшей борьбе. Каждому продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несем свою лепту на алтарь отечества…

Вечная память Лавру Георгиевичу Корнилову — нашему незабываемому вождю и лучшему гражданину родины. Мир праху твоему.

В командование армией вступить генерал-лейтенанту Деникину.

Генерал от инфантерии Алексеев».