Закат в крови<br />(Роман)

— Вот нас пятеро разных людей, а лежим мы в тени одного дерева, — заметил Ковалевский. — Капитан Дюрасов — монархист, добрый малый Однойко — кубанский самостийник, юнкер Олсуфьев — кадет, художник лирического склада поручик Ивлев — корниловец, республиканец, я — скептик и стоик. Что же нас объединило? Вероятно, все-таки одно сознание, что нельзя допустить, чтобы на землю русскую пала непроглядная тьма. Знать бы только, откуда исходит эта тьма…

В синеве наступившего вечера армия покинула хутора и, сделав за ночь двадцать три версты, на рассвете вошла в станицу Ильинскую.

Разбуженные стуком и грохотом телег, станичные псы надрывно лаяли. Офицеры, юнкера, казаки быстро заполняли дворы и дома.

— Все-таки мы драпаем быстро, — говорил Марков. — За десять дней прошли от Екатеринодара двести двадцать верст. Теперь, когда мы вышли из треугольника железных дорог, надо уговорить командующего дать людям хотя бы трехдневный отдых. Пусть они переведут дыхание.

День простояли спокойно в станице, а утром со стороны Архангельской начался артиллерийский обстрел. Снаряды рвались над домами, дворами, сараями, садами.

Ивлев сидел с Инной на веранде дома, в котором квартировал Марков. Когда один из снарядов разорвался над крышей и на железную крышу посыпались осколки, на веранду вышел Марков. Увидев Инну, он приветливо воскликнул:

— А, и вы здесь! — Генерал подошел к ней.

Инна встала, протянула ему руку. Поцеловав руку девушки, Марков сел.

— Гранаты благородней и предупредительней винтовочных пуль, — сказал он. — Гранаты о своем приближении дают знать свистом. По крайней мере, секунду мы получаем на размышление.

Глава восьмая

5 апреля в газете Екатеринодарского Совета «Известия» на первой странице Глаша прочла:

«СОЖЖЕНИЕ ТРУПА КОРНИЛОВА

3 (16) апреля в 12 часов дня отряд тов. Сорокина доставил из станицы Елизаветинской труп героя и вдохновителя контрреволюции генерала Корнилова.

Часть лица и левый висок его были пробиты шрапнелью, пальцы изранены. Одет он в серую чистую рубашку.

После сфотографирования труп Корнилова отправлен за город, где был предан сожжению».

Раз и другой внимательно прочитав короткую информацию, Глаша вспомнила все, что говорил Ивлев о Корнилове как вожде, и перед ее мысленным взором тотчас же возник труп убитого, висевший на дереве, камни и булыжники, летевшие в него.

Мог ли Ивлев думать, что такой бесславный конец постигнет генерала, которого именовали Лавром да еще Георгиевичем. Редкостное и красивое сочетание — Лавр Георгиевич! Вероятно, оно производило известное действие.

На той же странице газеты, где была помещена заметка о трупе Корнилова, было напечатано объявление о смерти Марии Каспаровны Богарсуковой, жены самого богатого екатеринодарского купца-мануфактурщика, последовавшей 3 апреля.

Глаша прочла объявление, взятое в черную рамку, и подумала: «Погиб Корнилов, и умерла мадам Богарсукова. Нет ли в этой последовательности чего-то, связанного одно с другим? В Москве в прошлом году, когда Корнилов прибыл из Могилева на всероссийское совещание, жена миллионера Морозова упала перед ним на колени: мол, генерал, на тебя уповаем! Ты спасешь Россию и нас!

Теперь, когда тот, на кого уповала буржуазия, сожжен на Свинячем хуторе, господам богарсуковым не остается ничего, как только умирать».

Леонид Иванович последние дни плохо чувствовал себя и почти не выходил из дому. Но сейчас, когда Глаша рассказала ему о Корнилове, оживился.

— И все-таки, — сказал он, — сомневаюсь, что это был доподлинный труп генерала.

— А чей же?

— Скорей всего, какого-нибудь неизвестного калмыка, которого офицеры, с тем чтобы сбить с толку красноармейцев, с почестями погребли в Елизаветинской. Впрочем, это не столь важно. Главное — Корнилов убит, и теперь белые вряд ли сыщут себе другого вождя, такого популярного, как он. Словом, я убежден: смерть Корнилова скажется на судьбе всего контрреволюционного движения самым роковым образом. Он был видной фигурой.

* * *

12 апреля Деникин перевел войска в станицу Успенскую, обеспечив их заслонами у Дмитриевской, Расшеватской и у Новолокинского посада.

Приход в Успенскую радовал тем, что она была далеко в стороне от железных дорог, и офицеры не скрывали своего настроения:

— Вырвались-таки из железнодорожной паутины…

В Успенской Филимонову удалось созвать большой казачий сход. Выступивший на нем Деникин пытался уверить казаков, что Добровольческая армия будет стоять на защите интересов трудового казачества, трудового народа.

— Это нам завещал, — говорил он, — Лавр Георгиевич Корнилов, который был выходцем из народа, сыном каракалинского простого казака. И я не из богатых. Мой дед был крепостным крестьянином, а отец — прапорщиком…

Марков выступал последним. Короткими отрывистыми фразами он говорил о том, что кубанские казаки, имея во главе опытных, искусных военачальников, будут неизменно одерживать победы. И закончил так: