Закат в крови<br />(Роман)

— Да, практическое приложение этого лозунга должно было стать громадным, если бы он не превратился в мертвую вывеску, — сказал Леонид Иванович. — Лозунг этот был рассчитан на патриотизм. Но Деникин забыл, что патриотизм в русском обществе систематически истреблялся. Даже в царской армии твердили: «Умирай за царя, веру и отечество!» Видите, отечество всегда стояло на последнем месте. Царь скомпрометировал себя Гришкой Распутиным до последней степени. Его могут теперь желать лишь такие выжившие из ума мастодонты, как генерал Лукомский. Невежественные русские попы подорвали веру. Можно удивляться, что еще в некоторой части русского офицерства живет любовь к России. Этой любви дореволюционная школа почти не воспитывала, ибо в ее программах не было отечествоведения… Народ был решительно удален от самоуправления. В широкой публике на политические темы рассуждали единицы, а у высшей интеллигентной прослойки по причине ее оппозиционной настроенности к самодержцу и царским сатрапам понятие «патриотизм» отождествлялось чуть ли не с черносотенщиной. Да, это понятие было монополизировано гнусными приспешниками царского дворца. В их трактовке патриотизм опять-таки должен был выражаться в безоглядной любви к монарху. Наконец, необозримые просторы России, раскинувшейся на две части света, не давали ощущать близкой опасности со стороны внешнего врага. Рассуждали, мол, матушку-Россию не пройдешь, не завоюешь. Велика и необъятна она. И в конечном счете у русской интеллигенции не выработалось настоящего горячего патриотизма. И потому почти никакой боли ни у кого не вызывает отторжение от России Польши, Литвы, Курляндии и всего Прибалтийского края. Впечатление такое, будто расчленяют не живой государственный организм, а бездыханный труп, которому безразлично, есть или нет у него руки, ноги, голова. И недаром даже в коренных русских областях, занятых Деникиным, налицо движение сепаратистов — кубанских, крымских, донских. И оно все более усугубляется.

— Большевики, и малые и большие, еще уповают на пожар мировой революции, а почему-то начавшаяся в прошлом году германская революция остановилась на пол пути. А между тем, — сказал Шемякин, — она началась так же, как и в России, в войсках. И немецкие товарищи преследовали своих офицеров и образовывали солдатские Советы… Появился у немцев и собственный Корнилов в лице Гинденбурга, возглавивший контрреволюционную клику. И все-таки гражданская война не развернулась в Германии…

— Да, в Германии, и в частности в ее войсках, поначалу происходило почти то же, что и у нас, — подтвердил Леонид Иванович, — больше того, там появились и большевики в лице спартаковцев, и свой вождь в лице Либкнехта, свое июльское восстание — декабрьские дни в Берлине. Но революция не устояла на ногах прежде всего потому, что германская военная реакционная клика оказалась весьма организованной, во-вторых, Гинденбург пользовался колоссальной популярностью, наконец, у немецких революционных масс во главе нет такой могучей и деятельной коммунистической партии, какая имеется в России…

— Я уже не первый раз спорю с вами, Леонид Иванович, — сказал Шемякин, — и спорю главным образом с тем, чтобы с помощью ваших доводов сохранить в себе веру в непобедимость революции. На противника надо нападать с твердой уверенностью, что непременно сразишь его, а без должной уверенности сам окажешься поверженным.

— Да, уверенность придает силы, — согласился Леонид Иванович. — А белую армию мы победим хотя бы потому, что, чем больше одерживает она побед, тем глубже разлагается. Вы поглядите, что делает Шкуро, прославляемый белыми газетами: по всяким подходящим и неподходящим поводам устраивает пышные обеды и ужины, произносит бредовые речи, берет широкой рукой пожертвования на армию и завидно щедро поит жертвователей. В городах, занимаемых его «волками», учиняются бесконечные гулянки, творятся небывалые дикие бесчинства. Шкуро самостоятельно налагает контрибуции, которые идут на покрытие самых фантастических расходов. И это делает Шкуро на виду у всех и на глазах подчиненных. Штаб его корпуса не лишен «экзотики». В нем есть так называемый «малый круг», и начальники штаба — члены этого круга — именуют друг дружку министрами… В Красной Армии ни одного часа не потерпели бы на должности крупного военачальника такого гуляку-партизана, героя «малой войны». ЧК немедля расстреляла бы Шкуро, как мы в свое время здесь — Федора Золотарева… Мало чем от Шкуро разнится и донской «герой» Мамонтов. Там, где он проскакал с казаками-донцами, население уже не станет встречать деникинцев хлебом-солью. А сколько малоизвестных мамонтовых и шкуро в белой армии и сколько безобразий творится на территории, захваченной Деникиным…

Слушая Леонида Ивановича, Шемякин повеселел и, поднявшись из-за стола, воскликнул:

— Значит, можно предполагать, что не нынче, так завтра белогвардейщина полетит кувырком с горы под откос.

— За это головой можно ручаться, — подтвердил Леонид Иванович.

Глава двадцатая