Закат в крови

— Ну а как поживает Алексей Ивлев? — спросил вдруг Леонид Иванович.

— Думаю, начинает понимать, что ему не по пути с белым движением, с Деникиным, — отозвался Шемякин. — По крайней мере, теперь не рвется на фронт, как и в адъютанты к генералам. Подвизается в скромной роли переводчика… Закончил портрет Глаши, не перестает вспоминать ее. Было бы хорошо, если бы вы встретились и потолковали с Ивлевым.

— Нет, со встречей пока повременим… Пусть художник поглубже разочаруется в тех, кого считал спасителями России. Но вы, Иван Васильевич, почаще встречайтесь с Ивлевым.

Глава тридцать вторая

На новогодний бал в атаманский дворец съезд гостей начался около десяти часов вечера.

В сумерках выпал снег, на улицах появились извозчичьи сани, запряженные тройками лошадей с бубенцами и колокольчиками.

Вход во дворец был иллюминирован, и у парадных дверей по обе стороны стояли в черных парадных черкесках казаки- конвойцы с шашками наголо.

Широкая мраморная лестница, ведущая в верхний зал, была украшена зелеными растениями, найденными где-то в оранжереях. Приглашенные на бал собирались в двух смежных комнатах, соседствующих с главным залом.

Ивлев поднимался по лестнице вместе с Однойко, Шемякиным и Разумовской. Друзья вспоминали события ушедшего года.

— Слава богу, что он минул. Слишком это был тяжелый год для Добровольческой армии, — говорила Разумовская. — Если бы мне даже в глубокой старости предложили снова пережить такой год, я решительно бы отказалась.

— Ну, это неудивительно: старость для женщины страшнее всего, — поддел Машу Однойко, с некоторой поры подчеркивавший свое скептическое отношение к прекрасному полу.

— Ты, Коля, по своему обычаю, стрижешь всех женщин под одну гребенку. Смотри, достукаешься, что ни одна девушка никогда не полюбит тебя!

Ивлев, слушая болтовню Маши и Николая, думал, что и они ожидают от нового года какого-то чуда, непременного поворота к лучшему. С такими же надеждами встречался и прошедший год, да только где это лучшее?

Филимонов под руку с женой вышел из высоких резных дверей своего кабинета ровно в одиннадцать. Полились звуки марша. Атамана сопровождала большая свита казачьих чинов, толпа приближенных. Среди них Ивлев увидел дочь Корнилова Наталию, рядом с ней — старшего адъютанта Деникина полковника Шапрона, венгра по происхождению, двух младших сестер Шкуро — Любовь и Веру.

Шествуя в зал, атаман раскланивался на обе стороны, гости потянулись за ним.

После вальса, открывшего новогодний бал, Филимонов ходил по залу и комнатам, здоровался со многими гостями за руку, перебрасывался шутками. Все шло чинно, должно быть, так же, как некогда во дворцах настоящих столиц — в Кремлевском, Смольном, Зимнем…

Чинность эта оказалась, однако, нестойкой. Как только в половине двенадцатого прозвучало приглашение к ужину в зал с накрытыми столами, гости начали по-провинциальному спешить, непочтительно толкать друг друга в дверях, стремясь занять места получше.

Ивлев не мог без горькой усмешки не отметить эту неожиданную сцену. Под впечатлением ее трагикомизма он выслушал и новогоднюю речь атамана, особенно ту ее часть, в которой предсказывалось будущее:

— Москва встретит нас радостным малиновым звоном кремлевских колоколов. Бойцы Добровольческой армии осуществят в новом, наступающем году наши высшие чаяния. Год девятнадцатый войдет в историю России как год-герой, полный великих и незабываемых свершений…

Как бы там ни было, тосты продолжались, бокалы звенели, новогоднее пиршество набирало силу.

Так как Шемякин не танцевал, Маша Разумовская все время кружилась с Ивлевым. Глядя на ее возбужденное красивое лицо, черные брови, длинные ресницы, из-под которых задорно и лукаво блестели карие глаза, Ивлев все больше поддавался праздничному, новогоднему настроению. Бал в кругу друзей в большом зале с бриллиантовым светом хрустальных люстр после всего пережитого и в самом деле представлялся ему чем-то похожим на редкий сон, светлый, звучный и опьяняющий…

Желая продолжить его очарование, Ивлев пригласил друзей пройтись пешком по городу, зайти к нему и отдать должное рислингу, припасенному Сергеем Сергеевичем.

Шли через Екатерининский сквер, в котором и земля, и деревья, и скамьи были белы от снега. Лишь посреди сквера темнели фигуры могучих запорожцев, в окружении которых возвышалась величественная Екатерина II. А над ее головой в черном небосводе грозно сияло созвездие Ориона.

— Удивительно все же, что большевики не тронули этот памятник, — заговорил Однойко.

— Не такие же они варвары, чтобы все разрушать, — осторожно отозвался Шемякин. — Скорее уж казакам сподручнее было свалить этот памятник: ведь Екатерина за свои египетские ночи платила фаворитам казачьими душами…

— Друзья, — перебила его Разумовская, — вы не замечаете, что Шемякин, прожив лето с большевиками, явно набрался коммунистического душка… — Девушка высвободила свою руку из-под локтя Шемякина.

Ивлев, желая дать другое направление разговору, быстро сказал: