Закат в крови

В Таганроге, в конюшне Ставки, появился белый конь арабской породы, добытый с богатого Провальского племенного завода генерала Бобрикова и привезенный в Таганрог в специальном вагоне. На этом коне Деникин уже собирался въехать в Москву на Красную площадь под малиновый перезвон кремлевских колоколов.

В начале октября 5-й кавалерийский корпус Юзефовича захватил Новгород-Северский…

Осенью 1919 года военные действия вооруженных сил Юга России приобрели азартный характер.

* * *

Деникин требовал неукоснительного выполнения «московской директивы» и слал приказ за приказом командующим конных корпусов во что бы то ни стало двигаться вперед и вперед, а они, потворствуя низшим инстинктам казаков, топтались на месте, грабя воронежских крестьян…

В конце сентября группа войск 10-й армии под командованием Клюева атаковала Царицын и только после ожесточенных, изнурительных боев, длившихся почти десять дней, контратакой Врангеля была отброшена на семьдесят верст к северу.

Донская армия вновь вышла к железной дороге на линию Поворино — Царицын.

О тяжелых кровавых боях под Царицыном белые газеты почти ничего не писали, все страницы посвящая успешному продвижению Добровольческой армии к сердцу России. Умалчивали и об успехах советских войск в Сибири, добивающих армию Колчака, и о беспрепятственном и систематическом ограблении жителей центральных черноземных губерний донскими и кубанскими казаками, и о том, что некоторые офицеры в моменты, требующие особого напряжения сил, думают о спасении личного добра, а не о спасении пушек, пулеметов, боеприпасов.

И ни одна ростовская газета не обмолвилась ни словом о том, что поезд Шкуро, поезд-гигант, состоявший из нескольких составов, груженных мануфактурой, сахаром, рабочими лошадьми, отнятыми у воронежских крестьян, буквально забил все пути ростовского железнодорожного узла. И покуда эти составы вне очереди не проследовали на Кубань, «волки» не позволили начальнику станции отправить ни одного другого поезда.

Деникин, став «таганрогским затворником», старался не замечать, что на огромной территории, занятой Добровольческой армией, фактически не чувствовалось его воли. Там полными царьками стали мелкие сатрапы, начиная от губернаторов и кончая войсковыми начальниками, комендантами и контрразведчиками. Каждый действовал по собственному усмотрению, к тому же в полном сознании безнаказанности, ибо понятие о законности почти совсем отсутствовало.

Несмотря на громадные естественные богатства районов, захваченных Добровольческой армией, денежные знаки, выпускаемые Деникиным и Донским правительством, безудержно обесценивались.

Жалование, которое получали офицеры, не могло сколько- нибудь реально обеспечить их семьи, и боевые офицеры если не занимались прямым грабежом, то втягивались во всевозможные спекуляции, везя из Харькова коробки с монпансье и мешки с сахаром сбывать втридорога на Кубани и Тереке.

Многие тысячи екатеринодарских, ростовских, новочеркасских торгашей и просто обывателей щеголяли в новеньких френчах, брюках галифе английского производства, а войска, действовавшие на фронте, вынуждены были обмундировываться за счет населения фронтовых районов.

Награбленное имущество и ценности офицеры полушутя называли реалдобом.

Тыловые войска из военнопленных оставались совершенно раздетыми… Взяточничество, воровство, спекуляция глубоко проникли во все поры военных учреждений, во все отрасли гражданского управления, во все круги Добровольческой армии. За определенную мзду можно было обойти любые распоряжения главного командования и откупиться от самого строгого суда.

Плохо снабжаемая армия питалась исключительно за счет населения, становясь для него непосильным бременем. А огромные поставки из Англии неудержимо расхищались.

Шкуро и Мамонтов не только разрешали войскам «реквизировать» у крестьян все, что попадало под руку, но и всячески поощряли к этому ближайших помощников.

Деникин не доверял никому, кроме Романовского и профессора Соколова, опасался приближать к себе сколько-нибудь умных людей, авторитетных в армии и политических кругах.

Романовский, не желая делить ни с кем своей исключительной близости к командующему, полностью очистил Ставку от тех, кто мог затмить его, рассадив вокруг себя множество бездарных ничтожеств.

На месте погибших Корнилова, Неженцева, Маркова, Алексеева, Дроздовского теперь действовали во главе основных сил армии Май-Маевский, страдающий затяжными запоями, Шкуро, позволяющий своим «волкам» раздевать пленных и грабить русских крестьян, Покровский, продолжавший отмечать всюду свой путь виселицами.

А в деникинском Талейране, профессоре Соколове, по сути дела, не было ничего глубокого, основательного, государственного.

Называя Деникина в своем кругу «царем Антоном», Соколов почти во всем одобрял военно-диктаторские замашки главнокомандующего и в политических прожектах, подаваемых на утверждение Деникина, не обнаруживал даже намеков на создание сколько-нибудь высокой идейной белой программы, способной зажигать сердца и привлекать симпатии широких масс.