Закаты

— А ведь Красная Горка — языческий праздник, — заметил неугомонный Вячеслав. Это он-то, посрамлённый клеветник!

— Сам ты языческий праздник, — сердито отвечал священник. — Первый день после Великого поста, когда можно совершать бракосочетания в церкви. Старинный обычай венчаться на Красную Горку, как в народе именуют Антипасху. Старинный, но не языческий. Хотя многие языческие праздники христианство благоразумно растворило в своих праздниках.

Чижов, ни жив ни мёртв от счастья, с ликованием слушал голос отца Николая. Венчаны! Услышана его молитва! Посрамлён клеветник! Да и разве ж могло быть иначе?

— Вячеслав! — окликнул Василий Васильевич строго.

— Что? — отозвался клеветник.

— А вот что! — рассмеялся Чижов. — Дед Пехто! Дурак же ты, братец!

— Ну, не ссорьтесь! Вы чего это? — одёрнул его батюшка.

Все вышли на дорогу, лежавшую между кладбищем и селом. Там ожидали .попрощаться с батюшкой приехавшие на автобусе, который уже фурычил. Он благословил их, попрощался ласково, и они, счастливые и сонные, побрели в автобус. На дороге остался Белокуров со своим товарищем. Вид у главного редактора «Бестии» был глуповатый. Видимо, он до сих пор переживал случившееся во время крестоцелования происшествие с брюнеткой. Той нигде не было видно, должно быть, вместе с остальными пошла в дом батюшки.

Белокуров махнул в сторону прорезавшегося за дальним лесом солнца и произнёс совсем уже глупое и неуместное:

— Daybreak, gentlemen![7]

Когда они подходили к дому батюшки, он сказал Чижову:

— Вы были неотразимы.

— Скажите это своей очередной поклоннице, — не утерпел и огрызнулся Чижов.

— Да ладно вам дуться! Ну, простите же меня, Вася! Хотя...

Он нахмурился и мрачно входил в дом То-то же!

В доме было светло и радостно, стол ломился от праздничных яств и напитков, матушка суетилась, распоряжаясь Ладой, которая раскладывала ножи и вилки. К разговению приглашались Чижов, Полупятов, Вячеслав, Белокуров, его спутник и Лада. Отец Николай прочитал молитву, затем он, матушка, Василий Васильевич и Вячеслав пропели трижды тропарь «Христос воскресе из мёртвых...», стали рассаживаться. При этом Лада посмотрела на Чижова как-то виновато-умоляюще, мол, забудем, забудем! Они сели рядом, а Белокуров — напротив них. Стали биться крашенками, отец Николай наколотил всем, а его яйцо не разбивалось.

— А в молодости, — говорил он, — я до того любил варёные крутые яйца, что просто смерть. Бывало, дождусь Пасхи и наемся. Поверите ли нет, но однажды в Пасху съел полсотни. Уж стыдно было, возьму яйцо, зайду за угол, счищу и — ам! Это уже после войны было. Когда зажили получше. Мы тогда много кур развели с братьями моими и сёстрами, которых отец Александр и матушка Алевтина усыновили и удочерили. Царствие им небесное! Матушка в лесу насмерть замёрзла. А отец Александр после войны долго в лагерях маялся. Обвинили его в сотрудничестве с немцами. А как он сотрудничал? В концлагерь вещи и корм собирал, нас, беспризорных сирот, в дом свой взял, спас. Еву еврейку и вовсе от погибели. Давайте помянем отца Александра и матушку Алевтину! Ну-ка, Вася, давай ещё по рюмочке! Вот скажи, почему называется «рюмка»?

— Не знаю, — улыбался Чижов.

— А я знаю, — встрял Белокуров. — «Рюма» по-старославянски «слеза», а «рюмка», стало быть, «слёзка».

— Правильно, — похвалил отец Николай. — Сразу видно знающего человека. Ну, за моих приёмных родителей! Да помянет их Господь Бог во Царствии Своём!

— И хватит! — стала брать своё матушка. — По три рюмочки, или, как вы говорите, по три слезинки, — и спать. Уже половина седьмого, а отец Николай собирается в полдень опять служить да крестный ход водить.

— Ну как будто в первый раз, ласточка моя! — приобнимая её, простонал отец Николай. — Часик посплю — и как огурчик!

— Оно, конечно, не в первый, а возраст-то, батюшка! Ну, всё, молчу, делай как хочешь, только потом не кряхти.

— И ты не кряхти, а принеси-ка лучше наш альбом с фотографиями, я похвалялся, что покажу.

— Ну, вот ещё! Сиди уж, похваляться!

— Принеси! — топнул ногой священник и, покуда матушка уходила, приказал налить ещё по рюмке и мгновенно выпил.

Появился альбом с фотографиями.

— Вот этот снимок, — комментировал отец Николай, — я клал под подушку, мечтая: «Да будет моею!» Вот, поглядите, какая тут моя Наталья красавица. Сколько тебе здесь?

— Семнадцать или восемнадцать, не полдню, да и не к чему теперь полднить.

— Коса, видите, какая у неё была. А вот, обратите внимание, у дверей храма после венчания.

— Отец Николай, — вдруг взмолился Вячеслав, — отпустите на покой. Я уже разговелся, а поскольку не приемлю ничего спиртного, то не могу и видеть сопутствующих пьянке сосудов. Благословите, отец Николай!

— Вот и молодец, — похвалила его Наталья Константиновна.