Закаты

— Нет, нет и нет! Ничего не принимаю. Да я вас просто в плен возьму, да и всё. Вы хотели тут у нас за новорусскими спинами спрятаться, а не предполагали попасть в плен. Нет, дорогие мои, вы останетесь при мне, примете жаворонковское подданство, станете жить-поживать да добра наживать. Князю нашему шестьдесят, детей рожать он уже не умеет, а я давно хотела такого румяного мальчика, как Серёжа. Да ещё его папка, даст Бог, мне такого же сделает. Князь, если сам не помрёт в ближайшем будущем, так его подстрелят рано или поздно, от этого никуда не деться. Листьев, Холодов и князь Жаворонков... Всё перейдёт в руки княгини Жаворонковой и того, кто станет её новым супругом. А вы говорите, не останетесь. Смеётесь, что ли, Борис Игоревич? Кстати, а почему вы Игоревич, а отец ваш Николай? Или это отец жены?

— Нет, это мой отчим.

— Хороший дядечка. Мне кажется, он не прочь поселиться тут, на природе, на раздолье, на хороших харчах.

— Харчей мы ему и без вашего новорусского князя добудем.

— У других новорусских?

— А хоть и у других.

— Не дурите, Борис! Чего вам ещё искать в жизни? Я читала вашу газету. Она хорошая, носами понимаете. Пфук. Захотите продолжать издание — будете издавать здесь. У нас, кстати, ни одной газеты так до сих пор не выходит. Давайте организуем нашу княжескую прессу! «Правда рассвета», «Птичьи новости», журналы — «Жавороново крыло», «Наша ублиетка», детские — «Ярилка», «Солнышко». Дух захватывает или нет?

— Не захватывает. У вас чисто средневековое государство, а при феодализме прессы не было, и появись при Иване Калите или Иване Третьем какой-нибудь Паша Гусев или Ханга, их бы сей же миг пожгли в деревенской клети, аки еретиков и антихристов. Воображаю, какой бы смрад стоял при сгорании Киселёва или Новодворской. Похуже, чем тут у вас от подземного грязеизлияния.

— Предлагаю вам, оставшись тут у нас, сразу сесть за книгу — нынешние журналисты и политические деятели перед судом Иоанна Грозного. Полностью финансирую издание на лучшей бумаге, с лучшими фотографиями и иллюстрациями, в лучшем издательстве. Что вы на это скажете?

— Ничего не скажу. Меня ваш князь мигом заревнует, и придётся мне становиться перед судом Ардалиона Первого. Кстати, а почему он Ардалион? Тоже сам придумал?

— Нет, это его настоящее имя. Хотя, может, и придумал. Не могу сказать точно.

— Я пару раз слыхал, как вы его Лёшкой назвали.

— Ардалиошка — Лёшка, логично. Но вы не думайте, мы всё так обмозгуем, что он ничего не заподозрит. А мои капризы он обожает.

На конюшне княгиня Жаворонкова показывала Серёже лошадок, сажала его верхом на самую маленькую, и Серёжа был в восторге. Белокуров гадал: искренне ли она затягивает его в свой омут или за этим всем что-то стоит? Теперь вот затеяла показ того, как Серёжа быстро начал к ней льнуть. Через сына действовать. Потом, правда, прокололась — при гостях взялась отчитывать конюха за то, что её любимая кобыла Ласточка стала прихрамывать. Все увидели, какое удовольствие ей доставляет отчитывать, сыпать угрозы, топать ногой, грозить кулаком провинившемуся. А ей, должно быть, казалось, что она в этот миг прекрасна.

Потом она затеяла катание в лёгкой двухместной коляске, запряжённой одной лошадью. Белокуров хотел было отказаться садиться с княгиней и Серёжей, но видя, как сын хочет этого катания, согласился.

— Сможете управиться? — спросила княгиня, предлагая ему вожжи.

— Должен смочь, когда-то умел, — прокряхтел главный бестиарий, усаживаясь поудобнее.

Умение водить упряжку быстро воскресло в нём, едва только поехали. Сердце билось от волнения и восторга.

— Бред какой-то! — воскликнул Белокуров. — Сбежали от матери и жены, от Москвы и Америки и катаемся на лошадке в княжестве Жаворонки. Ведь бред?

— Бред, — согласилась княгиня.

— Брред! О, папа! Брред! — закричал ликующий Серёжа, зажатый между мощным афедроном своего отца и изящным задом княгини Жаворонковой.

— Белокуров! Я уже безудержно люблю вас обоих! Можете вы хоть это понять, дубина стоеросовая?

— Бред, бред и бред! — возражал главный бестиарий. — Нам, барыня, этого ни к чему. Мы — простые люди, неграмотные. Нам про любовь не надоть.

— Проклятый! Усы он сбрил! А что доказал? Лишний раз проявил свой мужской норов и своё мальчишество. И думал, я отступлюсь?

— А мы убегём!

— Серёжу не отдам!

— Ещё как отдашь! Нет, ни в прогрессивную Америку, ни в отсталое Средневековье! Ему, быть может, суждено Россию спасти? В нём четыре души, как говорят некоторые гады-колдуны.

— За вами пойду. Хоть в Сибирь, хоть Россию спасать!

— Тпру-у, милая, тпррр-у-у!

Сделав кружок, Белокуров подъехал туда, где стояли Тетерин и отец-основатель, и остановил лошадку.

— Хорошая коляска! — похвалил он.

— Старинная. Наши жавороновские мастера привели её в родное состояние, — похвалилась княгиня. — Идеи жаворонства живут и побеждают. Слава великому отцу-основателю!

На лице Ревякина впервые мелькнула улыбка.

— Ну что? — спросила княгиня у бестиария. — Отправимся к сельскому священнику если не верхом, то в коляске?

— Путь-то не такой уж и близкий, — покачал головой Белокуров. — Только в авто!