Захарий Зограф

Примерно в эти годы в Пловдиве оказались два французских художника. Имен их не знаем; кто они и каким образом попали в Болгарию, которую в первой половине XIX века не посещал, насколько нам известно, ни один из европейских художников, тоже не знаем. Наиболее вероятно, что это кто-либо из художников-репортеров, корреспондентов парижских иллюстрированных изданий. Возможна и такая гипотеза: ими могли быть приглашенные в открывшееся в 1834 году стамбульское военное училище преподаватели рисования. В Пловдиве они провели несколько месяцев, и у них Захарий брал уроки. (Впоследствии возникла легенда, что, привлеченные успехами и талантом Захария Зографа, французы звали его с собой в Париж, но пловдивские меценаты якобы отказали ему в субсидии, что будто бы послужило причиной конфликта художника с местной верхушкой; достоверных подтверждений этой версии нет.)

Вся эта загадочная история известна из одной-двух фраз в письмах Захария Зографа Неофиту Рильскому. 25 февраля 1841 года он сообщает: «И когда пришел из Копривштицы в Филибе, к двум мастерам французским зографам, брал уроки для понимания живописи и узнал, что много воспользовался их художеством». В других письмах Захарий пишет, что брал у двух французов уроки «соразмерности человеческого тела» и что «у одного француза зографа брал уроки три месяца и много пользовался его услугами».

Но из писем неясно, когда же состоялась встреча Захария с французскими художниками: в Копривштице он был в 1838 году, когда писал портрет Неофита Рильского, но почему в таком случае он не упоминает о французах в письмах по поводу поездки в Россию? Свидетельство полученной подготовки могло бы способствовать успеху задуманного предприятия. Никак нельзя исключить, что в Копривштице Захарий бывал и позднее, так что приходится довольствоваться расплывчатым «конец тридцатых — начало сороковых годов».

Очевидно, знай мы имена, даты и другие немаловажные подробности, многое бы прояснилось в биографии Захария Зографа, но, наверное, самым существенным является установление самого факта этих уроков, поскольку с ними принято связывать большую и важную сферу его интересов и творческой работы — сферу искусства светского, в которой Захарий Зограф выступает не зографом, но художником в современном смысле понятия. Трудность в том, что ни одна работа такого рода не датирована, и потому нельзя с полной уверенностью утверждать, что исполнено до встречи с французскими художниками, что во время учения и что после него.

Папка с рисунками и акварелями — это и есть «академия» Захария Зографа, которую он прошел по существу самостоятельно. Ведь нельзя и переоценивать уроки таинственных французов; они могли помочь Захарию советами, объяснить какие-то правила пропорций и линейной перспективы, но все главные проблемы и трудности ему приходилось преодолевать, полагаясь лишь на свои силы, интуицию, упорство.

Произведения эти создавались, что называется, для себя и, конечно, никак не предназначались для показа. (Даже в письмах Неофиту Рильскому нет упоминаний о них.) Они необычайно интересны не только и, быть может, не столько абсолютными художественными результатами, сколько психологически, как свидетельство той внутренней работы, которая в эти годы составляла содержание жизни Захария не меньше, чем создание иконы и церковных росписей. В этих рисунках видятся и потаенные от стороннего глаза стремления и надежды художника, его так и не свершившаяся мечта, и большая, сильная воля, которую трудно было предположить в самоковском зографе.

Пришлось позабыть то, что он уже давно не подмастерье, а признанный мастер своего дела, отрешиться от того, чему его учили и что он умел, стать ему, тридцатилетнему, прилежным и старательным учеником в той школе, где лишь один, но великий учитель — природа. «Наблюдение природы, которая есть творение руки божьей, — писал Неофит Рильский, — возвышает душу к богу и помогает человеку совершенствоваться». Неофит говорил это как богослов и философ, но еще ни один болгарский зограф не помышлял о наблюдении природы как основном источнике творчества. Разве только еще совсем юного Зафира увлекали опыты чичо Захария: сохранилась его тетрадь 1839–1840 годов, в которых эскизы иконных композиций перемежаются с такими необычными для сына и ученика Димитра Христова сюжетами, как «Кентавр», «Турецкое кафе», «Косари» и другие.