Заходер и все-все-все…

Работа за компьютером доставляла ему радость. Боря, казалось, тут же забыл о плохом самочувствии. Последнее время он много занимался подготовкой к печати неизданных стихов и переводов своего любимого Гете.

Несмотря на волнение, связанное с нездоровьем Бориса, праздничный обед у меня был готов. На рояле стояли цветы, купленные мною «для его жены», роза в бокале не предвещала никакой беды. Стол был накрыт. В графине зеленела охлажденная, свеженастоянная на травах «заходеровка».

Гостей ждали к обеду, который, как правило, начинали в три часа. Боря выехал на своем «кресле». Принес только что отпечатанные новые стихи, положил их возле себя, на телефонный столик. Обычно он сидел лицом к двери террасы. Дверь у нас застекленная, и ему хорошо видно все происходящее перед террасой или на ней, сам он и встретил гостей, прибывших вовремя.

Сразу же сели за стол.

Я подошла к трюмо, чтобы поправить прическу, и услышала слова Аллочки:

— Боря, хватит уж смотреть только на Галю, ну красивые у нее волосы, красивые.

Обернувшись, поймала его взгляд, такой родной.

Этот обед проходил в какой-то особенно теплой атмосфере. Все мы любили друг друга. Было необыкновенно весело. Обычные тосты теперь, издалека, кажутся тоже особенными. Да, в общем, так и было. Я почувствовала к мужу прилив нежности такой силы, что, возможно, впервые при всех призналась в любви к нему. Я сказала, что мне повезло: у меня самый лучший — во всех отношениях — Мужчина на свете.

— Я тебя очень люблю, Боря.

В ответ он поцеловал мне руку.

Выпили за моего любимого. Именно «за него». Боря, осушив первую рюмочку за меня, больше не пил и не прикоснулся к обеду, отломив только кусочек свежего бородинского хлеба, который привезли гости.

Я пошла на кухню, чтобы принести десерт, оставив компанию в самом веселом расположении духа.

Вдруг наступила тишина. За мной прибежали: «Галя, Боре плохо…»

Голова склонилась на грудь. Обморок. Совсем мгновение. Я обняла его, поддерживая голову. Дали сердечных капель. Открыл глаза, слегка смущен.

— Ничего, мне уже хорошо.

Бледный. С трудом уговорили прилечь. Тут же вызвали «скорую». Там сказали, что к Заходеру они приедут не теряя ни минуты.

Боря быстро пришел в себя. Не понял, что произошло, пытался шутить, но слабость взяла верх, и он согласился лечь.

Услышав мои объяснения прибывшему доктору, спросил с удивлением:

— Что, разве у меня был обморок?

Сделали кардиограмму. Сердце в норме, только низковато давление. От укола отказался. Дали совет, уехали.

Гости долго сидели, не решаясь оставить меня одну с больным. На столике остались непрочитанные стихи.

Перед сном. Сижу возле него на кровати.

— Ты выключила компьютер?

— Выключила, не волнуйся.

— Почему ты не снимала Аллочку, она так хорошо сегодня выглядела… Посмотри, какие жилы выступили у меня на руке… Ой, что-то мне совсем плохо…

Связываюсь по мобильному телефону с лечащим врачом, который как на грех уехал на дачу. Известно, начались праздники…

Вроде все правильно сделано. Давление поднялось. Стало 140 на 100. Боря успокоился.

Разговор о смерти. Мысли о кончине возникли из ощущения той легкости перехода в другой мир, которую он всего лишь на короткий миг, но ощутил. Вернее, не ощутил. Вот сидел, радовался нашей беседе — и вдруг ничего нет. А вернувшись «оттуда», даже не понял, как близок был к этой опасной двери. (Вспомнил мою картину «Последняя дверь».)

Боря высказал некоторые пожелания на случай своей внезапной кончины. Напомнил о завещании. Моя попытка уклониться от разговора не помогает. Я и не уклоняюсь. Напомнил, чтобы не забыла, что есть завещание, где лежит, сказал еще раз главное, что мы неоднократно так или иначе обсуждали.

— Я спокоен, у тебя все есть. Не будет никаких забот.

Следующий день.

Давление низкое. Верхнее не выше 110–100. Нижнее катастрофически падает, от 75 до 45 (это уже к приезду «скорой помощи»). Боря спит.

Опять разговариваю с нашим врачом. Обещает приехать через полтора часа.

Смотрю внимательно в родное лицо. Оно пугает меня. Пронзает ощущение непоправимости происходящего. Не теряя ни секунды вызываю «скорую».

Врач требует немедленной отправки в больницу.

Боря: «Не отдавай меня…»

Судорожно собираю его вещи, стараюсь не забыть нужные лекарства, привычные предметы ухода, одежду. Получается большая сумка.

Носилки не проходят в дверь спальни. Приходит Альберт Николаевич Ширяев (сосед) с сыном, кладем Борю на простыню и на ней выносим к носилкам. Машина кажется без рессор, трясет так, что даже мне трудно сидеть, поддерживаю голову больного, укутываю пледом. Ширяевы едут следом на своей машине.

В приемном покое не торопятся. Боюсь оставить его на неустойчивой каталке. Боря пытается повернуться. Я уговариваю его лежать спокойно: того и гляди — упадет. Тороплю сестер. Наконец появляются. Берут анализ крови. Боря смотрит на меня, даже не пойму — то ли с юмором, то ли с тревогой, но вопрос задает совершенно в своем ключе: «Интересно, а шприц у них стерильный?» Этот вопрос меня несколько успокаивает относительно его состояния, правда, ненадолго.