Заходер и все-все-все…

Перед дверями реанимационного отделения, куда пускают только меня, без моих соседей-провожатых, просят раздеть его полностью. О вещах и речи быть не может.

Кровь, кровь на клеенке каталки…

Надо снять футболку. Пытаюсь разорвать ее сверху — не получается. Снизу — рву чуть ли не зубами, из последних сил. Боря опять в своем стиле:

— Что, у них ножичка не нашлось?

Подумать только, это были его последние слова, услышанные мною…

Тороплюсь отдать его в распоряжение медиков: мне кажется, чем раньше начнется лечение, тем больше шансов на спасение. Увезли. Даже не помню, попрощались ли мы хоть как-нибудь?

Из разговора врача со мной, несмотря на его успокаивающий тон, понимаю, что шансов у нас мало.

Стою на крыльце больницы, ожидая соседей-помощников, которые пошли покупать необходимые Боре препараты, названные врачом-реаниматором. Рядом огромная сумка с его вещами, пледом. Солнце садится. Мысли, мысли, одна страшней другой.

Снова поднимаюсь в реанимацию. Мне говорят, что больному сделали все, что полагается, предлагают успокоиться и ехать домой. Успокоиться не удается, но уезжаем.

В стрессовых ситуациях во мне пробуждается жажда бессмысленной деятельности. Помню, еще подростком, узнав о неожиданной смерти папы, ринулась мыть полы. Исключение — смерть двухлетнего сына: впала в сон.

Теперь кинулась стирать. Плед, который я опустила в воду, окрасил ее в красный цвет…

Позвонила в реанимацию. Мне сказали, что Заходер сейчас заснул, но перед сном просил позвать меня, просил найти его лечащего врача.

— Передайте ему, что я его очень люблю.

— Передадим, передадим…

Вскоре после полуночи телефонный звонок. Хватаю трубку. Слышно, что там кто-то есть, но молчат, не откликаются. Жутко. Позвонить самой? Боюсь узнать правду. Наверное, ошиблись номером.

Утром звоню.

В ответ два коротких страшных слова: «Он умер».

Растаял.

На столике — его непрочитанные стихи:

О чем скорбит душа Шопена?
О чем?
О том ли, что она,
Как этот мир, несовершенна,
Как этот мир, обречена?

А может, музыка Шопена
Скорбит о том, что лишь она
Одна на свете совершенна —
И потому — всегда одна.

21.07.1999

В бокале — черная роза…

Письмо в «Никуда»

Кому: Борису Заходеру.

Копия: Господу Богу.

Тема: Дом без тебя пуст…

15 августа 2001 года.

Мой дорогой, единственная настоящая моя любовь, муж мой!

Я уезжаю отдыхать, впервые без твоего поцелуя и напутствия.

На сердце так тяжело, словно я оставляю тебя одного.

Скоро год, как ты навсегда ушел из Дома, который так много значил для нас, — никого нет на свете дороже тебя…

Целую. Твоя Г.

Это письмо я отправляю через Интернет.

Тотчас после команды «отправить» получаю ответ: Не удается найти «Господу Богу». (Совпадений не найдено.)

Что у них там — юмора совсем нет? На что надеялась? Не ты ли написал:

— Бог — есть?
— Бог весть…

II

9 сентября 2001 года

День рождения Бори. Ему сегодня 83.

На столике возле кровати — нетронутая с того — последнего дня бутылка армянского коньяка (GREAT ARARAT, 4 звездочки), живительным глотком которого, теряя силы, Боря пытался взбодрить себя.

Наливаю золотистый напиток из драгоценной бутылки на донышки двух бокалов. Рядом — его портрет, а на столе — слегка потертое на сгибах стандартной почтовой бумаги единственное письмо, которое я получила от него тридцать шесть лет назад, в 1965 году. Тогда у нас еще не было общего Дома.

Единственное. Больше мы не расставались.