Германия не имела плана оккупации всей Сибири. Гитлер не раз повторял, что он позволит русским жить за «подвижной границей», которую он намеревался установить. Несомненно, что «в случае необходимости мы возобновим наше продвижение, где бы ни сформировался новый центр сопротивления». Но основная мысль фюрера была следующей: «Мы должны быть внимательны, чтобы вовремя предотвратить возрождение военной мощи на этой стороне Урала… Когда я говорю на этой стороне Урала, я имею в виду разделительную линию, проходящую в 200–300 км восточнее Уральских гор[55]
. Эта часть России всегда должна находиться под властью немцев». Что касается русских по «этой» стороне будущей новой границы, Гитлер заявил: «Мы не собираемся быть няньками; у нас нет ни малейших обязательств в отношении этих людей». Розенберг высказал почти ту же самую мысль о великороссах накануне вторжения: Германия «ни в коей мере не обязана» кормить их. Он заявил: «Мы знаем, что этот факт является результатом крайней необходимости, чуждый всяким чувствам». Вне всякого сомнения, потребуется провести масштабную эвакуацию, и русские должны быть готовы к тяжелейшим годам… Для того чтобы придать импульс движению русских на Восток, потребуются сильные личности, которые смогут реализовать эту задачу».Розенберг, как всегда, закончил обсуждение вопроса экскурсом в область своих представлений о «русской душе». Примитивный русский, рассуждал он свысока, был хорошим ремесленником и танцором. Однако он сильно отличался от «европейца», и контакт с Западом привел его к душевному конфликту. «Тургенев и Достоевский боролись в русской душе, разрывая ее надвое, и не было из этого никакого выхода. Однако, если Запад снова закроет свои двери перед русскими, они будут вынуждены опереться на свои самобытные силы и бескрайние просторы, которым они принадлежат… Возможно, через сотню лет историк увидит решение вопроса совсем в иной плоскости, чем это представляется русскому в наше время».
Это периодическое возвращение к психоанализу русского характера у Розенберга, бывшее излюбленным времяпрепровождением немецких «интеллектуальных» кругов, вскоре сменилось более насущными заботами.
«Московия» формально должна была стать рейхскомиссариатом. Однако в сравнении с «Остландом», «Украиной» и «Кавказом» внутренняя политика в нем должна была отличаться своей «бескомпромиссной беспощадностью». Восемь генеральных комиссариатов «Московий» должны были занимать территорию от Северного Ледовитого океана до границ Туркестана, включая центральные русские области вокруг Москвы и Горького, а также Татарию, Чувашию и Башкирию и большую область Коми к северу; за Уралом в Свердловский комиссариат войдут индустриальные области Магнитогорская и Челябинская. Таким образом, в рейхс комиссариате «Московия» должно было проживать 60 млн русских и значительное число инородцев, проживающих в более богатом Зауралье.
«Эта оккупация, – писал Розенберг о «Московии», – будет иметь совершенно иной характер, чем это было в Прибалтике, Украине и на Кавказе». Проблемой здесь было не обеспечить дальнейший подъем территории и ее развитие, но, наоборот, подавлять его. Розенберг выбрал исполнителем политики «подавления» Эриха Коха, который, как он считал, излишне жесток в своих действиях на Украине. Однако, когда Гитлер назначил Коха главой рейхскомиссариата «Украина», на пост в Москве выдвинули высшего чиновника СА Зигфрида Каше. Работа Каше в СА стала причиной враждебности к нему Гиммлера. Последний сказал Розенбергу, что считает Каше канцелярским работником, который не может действовать энергично и решительно и к тому же известный противник СС. Возможно, разразился бы еще один конфликт, если бы был создан рейхскомиссариат «Московия», но немцы так и не смогли захватить Москву, и Каше так и не получил должности. Получивший пост «министра» в марионеточной Хорватии, Каше и в 1944 г. наивно продолжал надеяться на свое назначение в Москву.