Захват

Оные листки, не кленовые, скорее всего выпали из книжечек сонников, – мелькнуло в душе. – По-видимому (не непременно) листвие – братеников след. Попервоначалу, беглец, правился еловой чащобиною, там – на бугор… Далее – по нашей косе.

Проночевав, сельник подымается вверх.

Крутоват склон, ветристо на Гавриловой сельге!

К полночи, за трактом – градок, вообразил селянин, к южному востоку, на полдень – многоверстная топь.

Смятая ономнись дождем, рожь на полполета стрелы в западную сторону вызрела, почти поднялась, ниже, у воды – зелена; вроде бы… Да нет, не совсем – больше половины считай (больше – хуже)… пятнами; вон там соловая – обочь недозревши обилье, ржица – желтоватого колеру, отметил мужик, да и полегла основательнее. Пусть полежит. К полудню, считаем подымется в тепле, на ветру. Нижнее, зеленку над берегом, у самой воды, мыслится сожнем поопосле, так через недельку, другую, – рассудил хлебороб. Незачем особенно сетовать на то, что послал Боженьке Бывало, сгниет… Рожь как рожь. Главное, цела. Коробейник баивал: в корельском краю дескать, по низам кое-где колосовые – овес, рожь, да и наверно ячмень, полба (еже только ее, эту разновидность пшеницы где-нибудь в Корелии сеют) – вымерзли… Пропало обилье. Летом!.. На початку иулия, вещал. Ну и ну.

Ррожь! Нива!.. Не чужое, – своя; собственная-от. Не украл, – выстрадавши, хлебную данницу в потах, многотрудную – хребтом заработал. Вото-ка он; есть урожай! цел, – проговорилось в душе забравшегося вверх очевидца и, единовременно в теле зрителя, набравшемся за ночь требующих выхода сил.

Надо же: красиво, и шкода: в море колосящейся ржи, колеблемой шолоником (ветер, дующий с Шелони, от Новгорода, знал хлебороб) – синие цветы васильки, – виделось крестьянину, – лён, отголубевший немного ранее, местами – овсюг; «Эк-ко!.. Дармоеды пристроилися; но. Тут как тут; нахлебнички», – подумал орарь, исследуя наветренный склон;

Южный. Уточняем для тех, кто будучи на устьях проездом ни сельги, ни тем более нивы, поскольку заросла не видал.

«Русь!.. Та же совершенно. И встарь с южной стороны повевало. И с полночи, так будем считать. Ровно ничего не меняется с тех пор как пришли свеины-те. Во чудеса!.. Ровно никаких изменений? То же, да не так чтобы очень. В естях кое в чем перемены. Просто и легко. На виду истина-та, в чем состоят оные… Видать – в голове: одаль, за болотом градок, полный чужеродных людей. Сложно, а, с другой стороны явность, не видомая одаль, новое – доступна уму; двойственное, так понимай… тройственное, бо Нееншан, коего к великому счастью нашему отсель не видать, временно незримый – ничто. Да уж, так.

Отчины!.. Простор, тишина. Тёпленько, вернее сказать с холоду нисколь не трясет; зябко, да не так, чтобы очень. – С тем, обозреватель полуденного склона поёжился. – Продолжим обход нивушки, – подумал орарь, медленно-премедленно двигаясь на южный восток. – Ладненько! А что впереди?»

Справа, на подветренном скате, виделось – южнее гостинца, тракта, забиравшего чуть севернее острова к Нюену, – отметил скользком, походя крестьянин стоял тот же, что и в ранынее время, вековой березняк.

Русь!..

Кто-то за Невою-рекой, в штате-от – в чужом городу сказывает: Инкерманлянтия, – неслось на уме:

Даль светло-голубая, с растаивающею в позаостровьях белёсоватиною… Дымка; эге ж. Небо, синее… Цветы васильки. Уймище! Такой же окраски глазки, женины, – сказал про себя, шествуя по гребню косы, вновь не торопясь оглядев призрачную даль, окоём.

Чудасия, сказал бы случись обок, наблюдательный, брат: море васильковых очей! – вскользь проговорилось в душе: – Вот именно: мудрец. Каково? У-уу выдумщик! «А-а; краснобай», – молвил на каком-то шагу, не сообразив по своей (кажущейся, впрочем супруге и некоторой части селян, неведомо каких) простоте, что, по существу изобрел это краснословие сам.

Полюшко! Подсохнет в колосьях, в жите – возбудятся кузнечики, – явилось на ум. Рано… Да никак почалось – вото-ка он, первой изок!.. встал. Добро утро! Легок на помине, ага. Снова застрекочет-запрыгает, бездельник. Потом; к полудню поближе. Вот, вот… именно. Изки верещат позже, в разогретом жнитве – радуются жизни своей, – вскользь вообразил селянин, пробуя сломать каблуком зубообразный торчок подле обгорелого пня. – Можно позавидовать… Ну. Тварь божья. Ни забот, ни хлопот. Есть – есть, питается. Чего же еще? Прыгает, в свое удовольствие, да ровно гуляй, тихвинец напевки поет. Люди, с голодухи, на устьях медленнее, знаемо скачут.

В общем-то, внизу и вверху с житом вполне благополучно, – а чего же вон там? «Вечно-то у нас – по-людски: ежели не врем, всё одно где-то, по-иному обманем; равенство… бесовское-от. Как бы; приблизительно так. Сходное и тут, на косе: только-только вздумал порадоваться виду – брехня; то бишь, по низам – у воды, лучше выражаясь: не то. Ну-ка испроверим, немедленно», – придумал орарь, медленно спускаясь в низы.

12

Вепрь! Точно, убедился мужик.