Закипела сталь

— Ударю, — со сдерживаемым бешенством сказала Мария, отворачивая лицо, и вдруг увидела лейтенанта. Он стоял на пороге, безмолвно наблюдая за происходящим.

— Gehen sie zum Teufel! — крикнул Браух. — Ich brauche keine Assoziirten[5].

Лейтенант не сдвинулся с места. Браух выругался, выпустил Марию и, оттолкнув лейтенанта, вошел в дом.

Мария поправила смятую блузку, отдышалась и, скользнув мимо своего избавителя, поблагодарила его.

В зале под звуки патефона кружилось несколько пар. Хозяин дома, маленький, коротконогий, похожий на гриб, танцевал со своей дородной половиной. Невеста, закатив глаза, в упоении прижималась к своему жениху, а он холодным, бесстрастным взглядом следил за гостями, рассевшимися на стульях вдоль стен.

В перерыве между танцами Мария, считая, что долг вежливости ею выполнен, подошла к хозяевам проститься. Стоявший рядом с ними Гейзен поблагодарил ее за хороший перевод его речи и предложил перейти в аппарат гестапо на должность переводчицы. Девушка пообещала подумать, решив предварительно согласовать этот вопрос с Сердюком.

Выйдя на улицу, Мария быстро пошла по тротуару, размышляя над тем, насколько выгодна будет подпольной организации ее новая служба. Может быть, ей удастся добывать ценные сведения. Но это будет нелегко — Гейзен достаточно умен и проницателен.

Навстречу попался патруль из трех солдат, проверил документы, пропуск и удалился. Шаги солдат еще не успели затихнуть, как Мария услышала другие шаги — торопливые, нагоняющие. Оглянулась — лейтенант. Он подошел и, спросив: «Разрешите?» — взял ее под руку.

«Дура, — попрекнула себя Мария. — Простой маневр приняла за благородство».

— Плохие гости, а хозяева еще хуже, — заплетающимся языком брезгливо сказал лейтенант, сказал таким тоном, словно отвечал на заданный вопрос.

— Вам не понравилось?

— А вы думаете, вам удалось сделать вид, будто вы в восторге от этой компании?

«Наблюдательный, сволочь, — подумала Мария. — Неужели так плохо я играю? Но когда это Гейзен успел дать задание проверить меня?»

Она остановилась.

— Я расскажу господину Гейзену о вашем настроении.

— Что ж, рассказывайте, если вы так жестоки… Гейзен обрадуется возможности лишний раз проявить себя… Он и так думает, что я дезертировал с фронта, разыграв нервное потрясение. — Лейтенант задержал взгляд на лице Марии. — Несколько дней назад меня заставили поехать на расстрел. Молодая девушка. Как вы, — тихо сказал он. — Это было страшно… В бою совсем иначе. Там дуэль.

Внутреннее чутье подсказало Марии, что он не играет, что ему по-настоящему тяжело, но она не хотела и не могла верить ему до конца — такие, как он, оставили ее без отца и брата, такие, как он, проливают моря крови. И все же Мария была озадачена: впервые она слышала от гитлеровца человеческие слова.

— Разве можно жалеть врагов? — жестко сказала она, вкладывая в эту фразу двоякий смысл.

— Попробуй разберись, кто твой враг, — те, с кем воюешь, или те, кто погнал тебя на смерть.

— Для чего вы мне это говорите? — резко спросила Мария, поняв, что нужно возмущаться, иначе она разоблачит себя.

— Мне не с кем поговорить. В армии были такие. Думающие так. А здесь — не знаю. Я здесь недавно. Не скажешь же Гейзену, что болит вот тут!.. — рявкнул он вдруг, стукнув себя в грудь.

— Так я сама скажу, — не сдавалась Мария.

— Шлюха! — рассвирепев, бросил ей лейтенант. — Посмотрела бы на Сталинградскую мясорубку — поняла бы! Поняла бы, что и тебе скоро конец! И никакой Гейзен тебя не спасет.

Глаза его расширились, лицо стало страшным. Устало повернувшись, он, пошатываясь, побрел по улице.

9

В 1936 году Сердюк с группой рабочих Донбасса летел в Москву на совещание передовиков производства. Это был первый полет в его жизни. Люди долго собирались в обкоме партии — запаздывали мариупольцы — и вылетели только ночью. Сердюк, не отрываясь, смотрел в окно. Под ним медленно плыла неоглядная донецкая степь, сверкавшая огнями городов, заводов, шахтных поселков.

Хитрила здесь природа, спрятав под скучным, однообразным покровом величайшие богатства, но человек разгадал тайну земли, стал извлекать из ее недр и каменный уголь, и самый необычный металл, верткий, как живое существо, — ртуть.

Сердюк любовался световыми оазисами и восторгался трудолюбием человека.

А теперь, когда он возвращался из Москвы с партизанского аэродрома и пилот прокричал, что под ними Донбасс, Андрей Васильевич, взглянув вниз, не узнал своего края. Ни зарева городов, ни отблеска пламени заводов — безжизненно и черно, как в глубокой яме.

— Готовься! — крикнул пилот, и Сердюк вылез на крыло, крепко держась за борт самолета, чтобы не сдула воздушная струя. Странная робость овладела им. Он многое испытал в жизни: сидел в засаде на границе, хватал голыми руками вооруженного до зубов врага, стремясь живьем доставить его на заставу, вступал в неравный бой с нарушителями границы, но он никогда не ощущал такого стеснения в груди, как теперь, когда приходилось в первый раз прыгать с самолета.