Закипела сталь

Надя протянула левую руку. Гаевой, стоявший позади жены, невольно остановил взгляд на другой руке в черной перчатке, которую она инстинктивно спрятала за спину.

«Бедняжка, еще не привыкла… Привыкнет ли? — испытывая судорожную боль в сердце, проговорил про себя Гаевой. — И как вести мне себя?»

В машине выдержка оставила Надю. Она уткнулась лицом в плечо мужа и заплакала. Берет сбился набок, и Григорий Андреевич молча гладил стриженые, в мелких завитках, волосы. Не хотелось произносить банальных слов утешения, а особых слов, которые влили бы свежую струю в душу Нади, он не находил.

— Как я рада, что опять с тобой! — заговорила Надя. — А знаешь, какое мною овладевало отчаяние. Потом присмотрелась к другим. Большинство ведет себя мужественно, а ведь страшные есть… Был там музыкант один, потерявший зрение. Очень долго с ним возились и безрезультатно. Так что ты думаешь? Он еще врачей успокаивал: «Это мне повезло, что не слух потерял. Слепой, я все же останусь музыкантом».

Машина остановилась у гостиницы.

— Прибыли, — сказал шофер, лихо затормозив машину, и открыл дверцу.

Пошли по засыпанному рудной пылью тротуару. Входя в парадное, Надя спросила:

— Откуда он меня знает?

— Тебя тут многие знают. Я поделился с кем-то, что ты в госпитале, и после того кто ни встретит — первым делом спрашивает: «Как жена?»

Подошли к номеру. Григорий Андреевич отпер дверь, пропустил жену вперед. Она вошла и вскрикнула от неожиданности:

— Боже мой, все как было у нас тогда!..

Гаевой помог снять пальто. Надя села на диван и еще раз осмотрела комнату. Бросились в глаза ее фотографии над письменным столом. Но любимая фотография Григория Андреевича — она за веслами в лодке — отсутствовала. Надя понимающе посмотрела на мужа и проникновенно, как умеют только женщины, сказала:

— Какой ты у меня умница, Гришенька, и как хорошо, что ты у меня есть! — И неожиданно добавила категорическим тоном: — Только не вздумай жалеть меня: я такая же, как была. Ну, рассказывай по порядку.

— Рассказывай ты, Надюша. Я тебе подробно писал.

Начался тот бессвязный разговор, который бывает только после длительной разлуки, когда хочется сказать все сразу и никак не доберешься до главного, мельчишься, теряешься в пустяках, — разговор, выражающий не столько мысли, сколько чувства.

19

Марганцевой руды на заводе оставалось на два дня, и время уже считали минутами, как в бою.

Поздно вечером в кабинете директора собрались Мокшин, Гаевой, начальник доменного цеха, снабженцы.

Перед Мокшиным лежал список автомашин, он просматривал его и невольно пожимал плечами:

— Хоть переходи на «китайский» метод работы.

В Северном Китае, в освобожденных районах, на металлургические заводы руда не подвозилась — железная дорога была разгромлена японцами и гоминдановцами, — но домны все же не остановили: они работали на приносной руде. Ночью, под защитой темноты, китайцы на плечах переносили руду через горные перевалы.

На директорском коммутаторе зажглась лампочка. Ротов взял трубку и долго слушал.

— Вы мне лучше ответьте, почему так мало проката, — сказал он, и лицо его напряглось. — Баба вы, а не начальник. Нюни распустили… Ваше дело катать, а мое — думать о марганце, — и бросил трубку.

— Что у него? — спросил Гаевой.

— Нежное воспитание. Говорит, темп снижен, — видите ли, вальцовщики знают, что завод накануне остановки. Вот где, товарищ парторг, нужна ваша работа.

— Я тоже должен знать, чем людей успокоить, а не кричать «ура», — обозлился Гаевой.

Снова зажглась лампочка.

— Здравствуйте, товарищ нарком, — обрадовано сказал Ротов в трубку и, не успев изменить интонации, добавил: — Руды осталось на два дня.

Директор переключил телефон наркома на динамик, и все услышали спокойный голос.

— Дорогу закончили?

— Сегодня утром.

— Сколько машин вывезли?

У Ротова вытянулось лицо.

— Восемнадцать.

— Так что же вы, сидите и ждете, пока станет завод? Чем занимаетесь? Совещаетесь?

— Да, совещаемся, — ответил Ротов с вызовом. — Чем возить руду? Я вам каждый день докладывал, что…

— Автомашинами! — крикнул нарком. — Завтра все автомашины на руду! Все, за исключением тех, что на развозке продуктов.

— А кислород? А смазка? А детали?

— Приказываю: завтра весь автотранспорт на руду. Проверю лично. Если доменный станет — сдайте дела Мокшину. Вам нужно любой ценой продержаться трое суток. Утром доложите.

Ротов встал из-за стола и долго ходил по кабинету, заложив руки за спину. Потом взял список автомашин, крупным нервным почерком написал: «Все, кроме орсовских, — на рудник», — и протянул бумажку начальнику отдела.

— Организуйте грузчиков.

Гаевой направился к выходу.

— Куда, Григорий Андреевич?

— У меня дел на всю ночь хватит.

— Это совсем не похоже на наркома, — раздумчиво произнес Ротов. — На совещании он ничего вразумительного о транспорте не сказал. Целый месяц я ему надоедал: чем возить? Сначала он сердился, а потом просто вешал трубку. Я уже хитрить стал: начну с чего-нибудь другого, а уж после об автомашинах спрашиваю. Здесь разговору и конец. Щелкнет в аппарате — и все.