Заклание волков. Блаженны скудоумные

— О, да, это верно, — твердым голосом ответил доктор и даже повернулся ко мне лицом. — Очень даже правильно, — серьезно добавил он. Первоначальный прогноз гласил, что он не проживет и года. И года не проживет. Конечно, диагноз ставили бразильцы, но я и сам вскоре полетел в Бразилию, чтобы осмотреть этого больного, и безоговорочно согласился с тамошними врачами. С тех пор мистера Грирсона смотрели несколько других врачей, и все они подтвердили диагноз. Разумеется, в таких случаях трудно сказать что-либо наверняка: литература полна примерами, когда больные жили значительно дольше или умирали гораздо раньше, чем предсказывали врачи.

Грирсон оказался одним из таких больных, вот и все. Он мог умереть в любую минуту, но скажу вам со всей твердостью: еще полгода ему было не протянуть.

Общая диагностика в таких случаях и не требует от врача точной оценки предполагаемой продолжительности жизни больного, поэтому нельзя винить врача, если клиническая картина отличается от той, которая принимается за норму.

Я улыбнулся.

— Едва ли дядя Мэтт стал бы пенять на вас за то, что вы поддерживали в нем жизнь.

— А? — Доктор так увлекся своей речью, что не сразу вспомнил, с кем и о ком он говорит. — О, да, конечно. Ваш дядя. Поразительный случай.

Поразительный.

Вместе с памятью к Осбертсону вернулась и рассеянность; он снова отвернулся от меня и принялся перебирать медицинские инструменты.

— Вы начали наблюдать дядю довольно давно, так? — спросил я. — Еще до его отъезда в Бразилию?

— Что? — Осбертсон коснулся шприца, потом термометра и, наконец, стетоскопа. — О, нет, нет, отнюдь. Я впервые осмотрел его в Бразилии. А прежде не знал. Нет, не знал.

— Не понимаю, почему он вызвал в Бразилию именно вас, если вы его даже не знали, — сказал я.

Похоже, Осбертсон испугался. Он натянул резиновую перчатку, снял ее и выбросил.

— Наверное, у нас был общий знакомый, — пробормотал он, глотая слова.

— Какой-нибудь другой больной.

— Кто именно?

— Не могу сказать. Не припомню. Надо будет посмотреть записи, — он взял шприц, нажал на поршень и снова положил шприц на место. — А может, и в записях ничего такого нет.

— Видите ли, — сказал я, — мне хотелось бы поговорить с людьми, которые знали дядю Мэтта. Если это не очень хлопотно, загляните, пожалуйста, в свои записи.

— Ну, разумеется, — промямлил Осбертсон. — Хотя это — истории болезней, они не подлежат разглашению, и я не должен… — Он взял пузырек с надписью «спирт» и поставил его на место. — Говорить о них с посторонними.

— Я не хочу читать истории болезней, — сказал я. — Если бы вы могли просто сообщить мне имя человека, который прислал к вам моего дядьку…

Осбертсон взял коробочку с ватными тампонами, вытащил один, поставил коробочку на место и положил тампон на крышку коробочки.

— Конечно, — невнятно произнес он, уткнувшись подбородком в грудь. Это наверняка в старых записях. Вероятно, их не так-то просто разыскать…

— Пожалуйста, попробуйте, — попросил я.

— Не знаю, смогу ли… — он умолк и повернулся ко мне спиной.

Осбертсон взял со стола пузырек, потом шприц, и проколол иголкой резиновую затычку. Затем пробормотал что-то невразумительное, хотя общее направление его бормотания было совершенно ясно.

Что он задумал? Ввести мне какое-то зелье? Отключить меня? Может быть, даже умертвить? Я попятился от Осбертсона, огляделся по сторонам и заметил на топчане резиновый молоточек, какими врачи постукивают пациентов по коленкам. Я принялся бочком подбираться к нему.

Доктор тем временем снова заговорил в полный голос.

— Все это, разумеется, довольно необычно, — сказал он. — Вы, конечно, понимаете, что врач должен быть очень осторожен. Как знать, с кем можно, а с кем нельзя делиться сведениями? Врач имеет определенные обязательства перед своими больными.

Говоря, он набрал в шприц жидкости из пузырька, выдернул иголку из затычки, положил наполненный шприц на стол и выбросил пузырек. Очевидно, он стремился проделать все это так, чтобы я ничего не заметил. Осбертсон стоял ко мне спиной и притворялся рассеянным.

Я был уже совсем рядом с молоточком. Если Осбертсон нападет на меня со своим шприцем, я доберусь до топчана одним прыжком, схвачу молоточек и, даст бог, выбью шприц из руки доктора и скручу его, прежде чем он осуществит задуманное. Меня записали на прием последним. При нужде я продержу Осбертсона в заточении всю ночь, вытяну из него необходимые сведения и добьюсь объяснений столь странного поведения.

Пока же я делал вид, будто не замечаю его приготовлений.

— Надеюсь, вы понимаете мое любопытство. В конце концов, гибель дядюшки сделала меня богатым, очень богатым, и я чувствую себя обязанным ближе узнать его, хотя бы и посмертно, — сказал я.

— Конечно, конечно, это вполне понятно, вполне.

Продолжая болтать в том же духе, доктор Осбертсон закатал свой левый рукав. Может, хотел развеять мои подозрения, усыпить бдительность? Заставить меня думать, будто он — диабетик и готовится впрыснуть себе очередную дозу инсулина?