Заклейменный

– Я почти закончил… Еще один день… Пожалуйста! – прижавшийся к стволу каштана парень был чуть выше своего мучителя и сложение имел крепкое, но… Видел я таких. Мальчишки на улицах называли подобных типов «соплюшка». Здесь, значит – «глистик». Суть не меняется. Это люди, у которых на груди словно табличка висит: «Ударь меня больнее». Слабаки. Вечные жертвы. Жалкое зрелище.

– Разве я не говорил, что работа мне нужна сегодня? Хочешь, чтобы было так же, как в прошлый раз?

– Нет… Пожалуйста…

Коренастый мальчишка не дослушал, ударил провинившегося «глистика» по лицу. Тот не сделал даже попытки защититься.

Мерзко. Мерзко! Мерзко!!! Мои руки сжались в кулаки. Не знаю, кто мне был больше противен – мучитель или тот, кто позволял себя мучить. Ну их за Врата. Пусть разбираются. Не мое дело. Заступаться за отверженного в тот момент, когда сам только-только начинаешь подниматься со дна – глупость неимоверная. А этот дурачок сам виноват.

И все же… Рен бы не стал рассуждать, кто прав, кто виноват – для него это не имело значения. Рен бы ни на секунду не задумался о последствиях – этим всегда приходилось заниматься мне. Он делал то, что считал правильным. А происходящее под каштанами – неправильно. Значит…

– Проси прощения, Глистик, по-хорошему проси! Тогда, может, и простим тебя… Да, господа?

Крепыш повернул голову, чтобы взглянуть на своих товарищей и встретился взглядом со мной. Удивился.

– Вы что-то здесь забыли, господин малявка?

– У вас есть претензии к моему другу, господа? – поинтересовался я спокойно.

– Ха! Глистик, ну и дружка ты себе завел! Это вообще кто, мальчик или девочка? – хохотнул приятель коренастого.

– А я его знаю, – сказал другой парень, высокий и нескладный. – Это тот самый Натаналь, про которого слухи ходят… Паршивая овца в благородном семействе.

– Ага! Тот самый! Это ты, что ли, на улицах милостыню просил? Бродяжка…

– В данный момент это не имеет значения, – ответил я, стараясь, чтоб мой голос звучал ровно. – Я задал вопрос: у вас есть претензии к моему другу? Если нет – то мы с ним пойдем.

Троица парней загоготала. А Глистик еще сильнее вжался в ствол дерева, глядя на меня со страхом и надеждой. Страха было больше, и это взбесило меня сильнее, чем насмешки.

Я подошел и взял его за руку.

– Пошли отсюда.

Он взглянул на меня, потом на своих мучителей, дернулся, остановился. Ох, как мне самому захотелось его треснуть!

– Никуда он с тобой не пойдет, малявка, – крепыш перестал смеяться, смотрел на меня серьезно. – Ты ведь не собираешься бросить своих приятелей, Глистик? Конечно же, нет… Потому что знаешь: иначе с тобой произойдет много плохих вещей. Ты же моя собственность, да, Глистик? Ну-ка скажи это. Давай. Скажи: «Я твой раб»…

Это стало последней каплей.

Настоящее искусство – уничтожить человека словами. Как это принято в семье Натаналей. Но я не хотел говорить. Я хотел драться.

Я ударил. Без предупреждения. Без замаха. Короткий удар в подреберье, а потом, когда он согнулся – в основание шеи. Таким ударам не учат благородные сьё-рукопашники на домашних тренировочных площадках. Таким ударам учит Кириг-кровопийца, прошедший все каторги королевства от Шуу-Бей до Рудников Смерти.

Боль в голове прошла, словно лечебный энерго-эксплантат вложили. Двое дружков крепыша бросились на меня, но это не имело значения. Тепло. Я чувствовал тепло.

«Бей… Убей… Боль… Страх… Тепло… Дай мне это тепло. Не можешь другое – дай это. Дай. Хочу. Разорви… Боль – тоже наслаждение. Дай им боль. Убей! Тебе нравилось…».

– Заткнись, тварь! – закричал я, вцепившись руками в голову, пытаясь вырвать вновь навалившуюся боль.

И пропустил удар. Хороший удар. Крепкий. Спасибо тебе, враг… Боль от удара привела меня в чувство. И драка снова стала дракой – обычной, подобной многим другим дракам. Без голосов в голове. Без желания убивать. И это было хорошо – забыть обо всем и драться. Как обычно.

Впрочем, хорошей драки не получилось. Двое прихвостней коренастого даже на роль статистов не сгодились – когда я пришел в себя от удара, то все, что от них осталось – это мелькающие между деревьев спины, да крики о том, что надо «позвать школьного целителя, чтобы успокоил этого бешеного». И чего они так испугались? Я и ударить-то толком успел… Или успел? Не помню… Все равно – трусы.

Коренастый драться умел. И, пожалуй, любил. Наверное, один из лучших янотан-бойцов в своем классе. Но я совсем не собирался драться по принятым в янотан-бое правилам. Потому что ариши-борьба, которой я хорошо успел обучиться на улицах, правил не признает. В переводе с орынского «ариши» значит «подлый бой». А сейчас я был достаточно зол, чтоб драться так подло, как только можно. И еще подлее.

Все закончилось достаточно быстро: он лежал под деревом, держась за живот, сплевывал кровь, а я стоял над ним.

– Ну, ты и дикий, – выдохнул он, и мне показалось, что в этих словах не только презрение, а еще и что-то другое, похожее на уважение.