Заклятие даоса

«Странный, удивительный сон, — подумал Цаньжо. — Даос ясно сказал, что мои успехи и слава придут с кончиной жены. Так пусть же я навеки останусь скромным книжником! Ради своей карьеры я не стану рушить нашу любовь!.. Надо побыстрей возвращаться!»

Тут снаружи раздались какие-то крики и звон медных тарелок. Скоро выяснилось, что Цаньжо получил третье место на экзаменах. Гонцы, приехавшие сообщив радостную весть, потребовали вознаграждения. Когда они получили свое и удалились, молодой человек, умывшись и причесавшись, поспешил сесть в паланкин и отправился с визитом к начальнику экзаменационной палаты, — оказалось, что это начальник уезда Цзи Цин. Потом пришлось встретиться с другом — Хэ Чэном, который в то время уже имел ученое звание цзеюаня[15], а также с приятелями Хуан Пинчжи, Лэ Эрцзя, Фан Чаном, которые прославились на ученой ниве. Так за делами и весельем прошел день, и лишь под вечер Цаньжо вернулся к себе.

— Господин Шэнь! — вдруг послышался голос хозяина, который, оказывается, давно бежал за паланкином. — Вас целый день ждут. Приехали из дома со срочным письмом!

Услышав о послании, Цаньжо тут же вспомнил слова даоса. Его охватило тревожное предчувствие. Сердце бешено застучало в груди — будто сразу загрохотали пятнадцать ведер. Правильно говорится:

Белый тигр и синий дракон[16]
     всегда появляются вместе,
Потому-то сразу и трудно понять,
     где горе, где добрые вести.

Выйдя из паланкина возле постоялого двора, он увидел человека в белой одежде — это был слуга Шэнь Вэнь.

— Кто тебя послал? Здорова ли госпожа? — спросил он.

— Меня послал управляющий Ли, — ответил слуга. — Вот прочтите письмо и вы сразу все поймете. Мне трудно вам объяснить…

На конверте был начертан знак несчастья, и сердце Цаньжо пронзила острая боль — словно ножом резануло. Пробежав письмо, он узнал, что двадцать шестого числа госпожа Ван скончалась. Молодой человек окаменел, охваченный страшным горем. В подобных случаях говорят:

Словно кости его надломились,
     оборвалось нутро,
Будто бы вылили на него
     холодной воды ведро.

Цаньжо стоял как громом пораженный, не в состоянии издать ни звука, а потом как подкошенный рухнул на землю. Когда его подняли и привели в чувство, он зарыдал, да так горько, как не плачут на похоронах много-много плакальщиц вместе. У всех, кто находился на постоялом дворе, невольно выступили на глазах слезы.

— Если бы я знал, что случится, ни за что бы не поехал на экзамены! Кто мог подумать, что нам суждено на веки расстаться! — восклицал несчастный, задыхаясь от рыданий. — Почему жена не прислала мне весточку сразу, как только поняла, что тяжело заболела? — спросил он слугу.

— После вашего отъезда она чувствовала себя как обычно, ничуть не хуже, чем раньше. А вот двадцать шестого вдруг упала и скончалась. Той же ночью я поспешил к вам…

Цаньжо, горько заплакав, велел слуге побыстрей нанять лодку. О других делах он сейчас не думал. И тут вспомнился странный сон. Двадцать шестого числа скончалась жена, а двадцать седьмого объявили результаты экзаменов. Точь-в-точь, как в стихе: «Когда птица пэн в небе кружит, она поет о думах своих».

Едва он отъехал от постоялого двора, как встретил Хуан Пинчжи в паланкине.

— Брат мой, ты, кажется, чем-то расстроен? Что случилось? — спросил Хуан. Его вопрос был вполне естественным. Ведь они были приятелями и коллегами по учению.

Цаньжо, едва сдерживая слезы, рассказал о вещем сне и о несчастье, которое заставляет его возвращаться на родину.

— Возьми себя в руки, не убивайся! — сказал Хуан, вздохнув. — Поезжай домой, а я здесь все объясню — вот только нанесу визит экзаменатору и повидаю друзей.

Они простились, и Цаньжо продолжал свой путь. Приехав домой, он, обливаясь слезами, бросился к телу усопшей. От плача и стенаний у него помутилось сознание…

И вот наступил день, когда прах был положен в гроб, который поставили в особое помещение, куда Цаньжо теперь приходил по ночам и плакал над умершей супругой. Прошло три или четыре недели. К сюцаю иногда заходили друзья, чтобы выразить соболезнование. Некоторые напоминали ему о предстоящих экзаменах, но Цаньжо всякий раз отвечал:

— Моя ученая слава столь ничтожна, что может поместиться в рожке улитки. К тому же она пришла ко мне через смерть жены — из-за того, что были порваны нити любви и разъединены ветви согласия. Если бы сейчас мне бросили под ноги самую высокую ученую степень, я прошел бы мимо, даже не оглянувшись.

Так говорил сюцай в начале своего траура. Но быстро промчались семь седьмин[17], и вновь в его доме появились друзья, которые стали его уговаривать: