Заклятие древних маори. Последний занавес

– Вы имеете в виду этого гитлеровского любимчика?

– Да. Ой! – Мистер Фолс вдруг судорожно дернулся и вскрикнул. – Чертова спина! Извините. Да, вы совершенно правы. В его интерпретации Гамлет выглядел просто юродивым, а публика улюлюкала и неистовствовала от восторга. Я был на этом спектакле. До войны, разумеется.

– Еще бы, – хохотнул мистер Квестинг.

– Кстати, – оживился мистер Фолс, – почему в ваших постановках Гамлета всего три действия, тогда как в оригинале их пять? Почему бы не сыграть пьесу в том виде, в каком задумал ее Шекспир?

– Порой мы так и играем.

– Я знаю, знаю. От лица всех поклонников шекспировского гения я страшно вам признателен. Вы уж меня извините!

– Не за что! – улыбнулся Гаунт. И тут же, заметив появившуюся в проеме дверей Барбару, которая мялась, не решаясь подойти, поманил ее рукой. Девушка уселась прямо на ступеньку, рядом с Дайконом. – Вам это будет интересно, моя дорогая.

«Что с ней случилось? – подумал Дайкон. – Она изменила прическу, отчесав волосы назад, но ведь этим не объяснить столь разительную перемену. Куда делся ее истерический хохот? Да и гримасничать она перестала».

Гаунт завел разговор о таких сложных пьесах, как «Троил и Крессида», «Генрих VI» и «Мера за меру». Фолс подхватывал каждую его реплику. Он вынул из кармана трубку, но закуривать не стал, а принялся отбивать такт о ножку шезлонга, словно желая подчеркнуть значимость своих слов.

– Разумеется, он был агностик! – с горячностью воскликнул он. – Это доказывают его самые знаменитые монологи.

– Вы имеете в виду Клавдио? Однажды в молодости я играл его. Монолог о смерти, конечно, впечатляет. Даже дрожь пробирает.

В стремленье к смерти нахожу я жизнь,
Ища же смерть – жизнь обрящу.
Пусть же приходит смерть![16]

– Или вот:

Но умереть… уйти – куда, не знаешь…
Лежать и гнить в недвижности холодной…
Чтоб то, что было теплым и живым,
Вдруг превратилось в ком сырой земли…[17]

Голос Гаунта вдруг обрел какую-то зловещую монотонность, и слушатели тревожно заерзали. Миссис Клэр выглянула в окно и тоже слушала с неясной улыбкой на устах. Мистер Фолс, отбив особенно удачную дробь, вдруг уронил трубку и наклонился поднять ее, но тут же глухо застонал и схватился за поясницу. На веранду вышел доктор Акрингтон и застыл как изваяние.

– Продолжайте, прошу вас, – сказал мистер Фолс, с усилием выпрямляясь.

Мистер Квестинг подобрал упавшую трубку и тоже застыл на месте; на губах его блуждала восхищенная улыбка.

Появился Саймон и, бросив недовольный взгляд на Гаунта, принялся наблюдать за Квестингом.

Гаунт уже приближался к финалу короткого, наводящего ужас монолога. Дайкону вдруг подумалось, что никакому другому актеру не под силу сыграть трагического шекспировского персонажа на залитой полуденным солнцем веранде термального курорта. Некоторых слушателей Гаунт к тому же заметно обескуражил. Во всяком случае, заставил вспомнить о смерти.

Квестинг громко прокашлялся и принялся исступленно аплодировать, колотя трубкой мистера Фолса по одной из деревянных опор.

– Ну, класс! – восхищенно выкрикнул он. – Во дает, а? Верно я говорю, мистер Фолс?

– Это, кажется, была моя трубка, – вежливо произнес тот, потянувшись за тем, что осталось от его вересковой трубки. – Спасибо.

– А вот мне больше всего по душе «Как вам это понравится», – заявила миссис Клэр, высунувшись из окна. – Такая прелесть! Обожаю Розалинду!

Доктор Акрингтон тоже не выдержал.

– Сейчас все так помешались на этой современной психопатической ерунде, что, по-моему, в ваш театр уже никого не заманишь, – проворчал он.

– Напротив, – высокомерно возразил Гаунт, – интерес к Шекспиру велик, как никогда.

Появилась Хойя, громко звеня неизменным колокольчиком. Из кабинета вынырнул полковник. Его и без того мрачная физиономия казалась даже более вытянутой, чем обычно.

– Обед? – проблеял он. – О чем вы тут митинговали? Мне показалось, кто-то призывал к бунту.

Барбара поспешно зашептала отцу на ухо.

– А? Не слышу, – пожаловался он. – Что? Какой Гораций? – Он уставился на Гаунта. – Ах, из спектакля? Ну, дела! Когда я служил в Индии субалтерном, – горделиво заявил он, – мы тоже забавлялись лицедейством. Однажды мне даже роль дали. Ох и пьеса, скажу я вам! Может, слыхали? «Тетка Чарлея».

IV