Заклятие сатаны

На академическом жаргоне словом Festschrift называют сборник, выпущенный по случаю юбилея того или иного ученого и составленный его друзьями и учениками. Порой такие издания включают в себя исследования деятельности юбиляра, которые обычно стоят авторам немалого труда, и тогда есть риск, что откликнутся лишь самые верные ученики, поскольку у именитых коллег нет времени или желания связываться со столь ответственным заданием. Чтобы не распугать всех знаменитостей, прибегают ко второму варианту: сборник на свободную тему, когда статьи пишутся не «о Мистере Икс», а «в честь Мистера Икс».

Как можно догадаться, на написанное для Festschrift (особенно второго типа) эссе можно махнуть рукой, ведь никто и никогда не узнает, что в таком-то сборнике опубликована твоя статья на такую-то тему. Как бы то ни было, прежде все с готовностью шли на эту жертву, иногда впоследствии используя ту же статью в другом месте. Но раньше Festschrift составляли по случаю шестидесятилетия профессора Икс – этот возраст считался преклонным, и, если все удачно складывалось, профессор умирал, не дожив до семидесяти. В наше время медицина достигла такого прогресса, что профессор Икс рискует дожить до девяноста, и его ученикам придется издавать Festschrift не только на шестьдесят лет, но и на семьдесят, восемьдесят и девяносто.

Поскольку за последние полвека география международных отношений значительно расширилась, сегодня каждый ученый тесно общается с гораздо большим количеством людей, чем прежде, в итоге такой среднестатистический научный работник ежегодно получает двадцать – тридцать запросов на участие в юбилейном сборнике в честь кого-то из его разбросанных по всему миру коллег, счастливо доживших до глубоких седин. Если учесть, что очерк для Festschrift должен насчитывать никак не меньше двадцати страниц (не то прослывешь жмотом), в среднем каждый ученый должен ежегодно исписывать шестьсот страниц, желательно не повторяясь, и прославлять своих обожаемых друзей-долгожителей. Само собой, никому такое не под силу, однако отказ может быть воспринят как недостаток уважения.

Бороться с этой напастью можно лишь двумя способами. Договориться, что юбилейный сборник полагается только тем, кому за восемьдесят, или взять пример с меня: я отправляю во все Festschrift одну и ту же статью (заменяя только первые десять строк и финальный абзац), и до сих пор никто ничего не заметил.

2010

Старый добрый Холден

Когда умер Сэлинджер, все стали вспоминать свое знакомство с романом «Над пропастью во ржи»[554]: одни с ностальгией называли эту книгу важным подростковым переживанием, другие (или слишком молодые, или слишком старые) отстраненно ее анализировали, поскольку для них она ничем не отличалась от всех остальных произведений. Читатели из второй категории недоумевали и задавались вопросом, войдет роман «Над пропастью во ржи» в историю литературы или же останется временным явлением, связанным с конкретной эпохой и конкретным поколением. Однако никто об этом не задумывался, перечитывая «Герцога» после смерти Сола Беллоу[555] или «Нагих и мертвых» после смерти Нормана Мейлера. Что не так с Сэлинджером?

Возьмем меня в качестве подопытного. Роман вышел в 1951 году, год спустя был переведен на итальянский и опубликован в издательстве Casini под сомнительным названием «Человеческая жизнь» (Vita da uomo), но оказался никому не интересен. Успех пришел к нему в 1961 году после публикации в издательстве Einaudi уже под привычным своим названием. Получается, эта книга играет роль прустовского пирожного madeleine для тех, чей подростковый возраст выпал на начало шестидесятых. Мне в то время было уже за тридцать, я исследовал творчество Джойса, и Сэлинджер прошел мимо меня. Лет десять назад, видимо из чувства долга, я наконец-то прочитал «Над пропастью во ржи», но роман оставил меня совершенно равнодушным. Почему?

Прежде всего я не обнаружил никаких параллелей со своими юношескими переживаниями. К тому же молодежный язык, когда-то поражавший своей оригинальностью, теперь выглядел анахронизмом (как известно, молодое поколение меняет жаргонные словечки каждый сезон) и звучал фальшиво. Наконец, начиная с шестидесятых годов «стиль Сэлинджера» пользовался такой популярностью, что копировался многими авторами, и спустя столько лет я воспринял его исключительно как манеру письма, в которой нет ничего уникального или провокационного. Роман потерял притягательность из-за своего успеха.