Значит, необходимо предусмотреть профессиональное образование таким образом, чтобы оно позволяло повышать квалификацию. Ткач былых времен, когда появились первые механические ткацкие станки, не мог быстро превратиться в конструктора этих станков. Но сегодня машины, можно сказать, универсальны, их физическая конструкция значит гораздо меньше, чем встроенная в них программа, и специалист, способный разобраться с программой работы стиральной машины, может, немного подучившись, переквалифицироваться в специалиста по работе с программой приборной панели автомобиля.
Итак, профессиональное образование, чтобы дать возможность быстрой переквалификации, должно стать по большей части образованием интеллектуальным, направленным на обучение скорее
Следовательно, нужно думать не о школе, образование в которой в определенный момент раздваивается – с одной стороны, готовит для поступления в вуз, а с другой – к работе, – а о школе, выпускники которой, даже те, кто завтра пойдет работать, к примеру, дворником, будут иметь такую интеллектуальную базу, которая позволит им однажды задуматься о собственной профессиональной переподготовке и реализовать ее.
Это не абстрактный идеал равенства и демократии, это логика труда в информационном обществе, которая требует равного образования для всех и отформатирована на более высокий, а не более низкий уровень. В противном случае инновации будут всегда и везде причиной безработицы.
С позволения сказать
В начале 1981 года, говоря о войне в Персидском заливе, я объяснял, что «дружественный огонь»[663]
– это «бомба, которую кидает в тебя по ошибке один засранец, одетый в ту же форму, что и ты». Может быть, сегодня, после дела Калипари[664], читатели поймут, что дружественный огонь убивает, но пятнадцать лет назад многие отреагировали не на безнравственность дружественного огня, а на безнравственность слова «засранец». Было много писем от читателей и, насколько я помню, критика в других газетах, так что мне пришлось даже написать очередную «картонку», в которой я вспомнил наших известных писателей, использующих подобные слова.За пятнадцать лет нравы изменились, и сегодня издательство
К примеру, мы называем фигней то, на что не стоило тратить деньги, поскольку оно не работает («этот электронный штопор – фигня»), но наиболее часто термин используется в применении к чему-то, что утверждается, говорится, сообщается: «он говорил всякую фигню; этот фильм – полная фигня». Франкфурт разбирает фигню, или брехню, в семиотическом смысле, отталкиваясь от определения, которое другой философ, Макс Блэк[666]
, дал слову «надувательство» (в смысле глупость или чепуха) как «граничащее с ложью искажение собственных мыслей, чувств или взглядов для введения в заблуждение, в особенности сопровождаемое претенциозностью на словах или на деле».Нужно заметить, что американские философы весьма щепетильно относятся к проблеме истинности наших высказываний и много спорят, справедливо или нет говорить о том, что Одиссей вернулся на Итаку, принимая во внимание, что Одиссея никогда не существовало. То есть Франкфурт ставит себе задачу, во-первых, определить, в каком смысле брехня – вещь более сильная, чем надувательство, и, во-вторых, что значит граничащее с ложью искажение собственных мыслей, чувств или взглядов для введения в заблуждение.
Если рассуждать о второй проблеме, на эту тему существует обширная литература, начиная от Августина Блаженного и до наших дней: тот, кто лжет, знает, что он говорит неправду, и делает это заведомо, чтобы обмануть. Кто говорит неправду, не зная, что это неправда, – он, бедняга, не лжет, он ошибается, либо он просто сумасшедший. Допускаю, что если кто-то, искренне заблуждаясь, скажет, что Солнце вращается вокруг Земли, мы заметим, что это глупость и брехня. Определение Блэка опирается на тот факт, что говорящий глупости представляет тем самым искажение не только внешней реальности, но и своих собственных мыслей, чувств и взглядов.