Заклятие (сборник)

Торнтон не услышал его слов и, слегка разомлев от сытости и тепла, принялся в своей особой манере пожимать плечами и теребить мочку уха с явным намерением произнести что-то умное и поучительное.

– А домик-то славный, – сказал он, оглядываясь, – и ведь жил же здесь кто-то в свое удовольствие. Да и не старый совсем домишко. Я бы сказал, построен лет сорок назад – никаких тебе низких потолков да узких оконцев с частым переплетом, а большие красивые рамы – загляденье небось было, пока стекла не выбили. Стены прямые, ровные – так и вижу их в обоях, а не в зеленой плесени. Интересно, кто тут жил?

– Человек по имени Джордж Тернер Грей, – ответил лорд Арундел.

– Тернер Грей! – вырвалось у Каслрея. – Где-то я его имя слышал, вот только где? Ах да, вспомнил. Это было в Доуро примерно месяц назад. Мы обороняли Саннибэнк. Мы – то есть я и пять десятков отчаянных молодчиков, которых чума выгнала из Честера. Мы укрепились, как могли, в церкви и доме священника и отстреливались от батальона Симпсоновых чертей. Вдруг кто-то крикнул, что в ризнице пожар. Началась паника, но пастор – истинный сын Церкви воинствующей – именем Божьим призвал нас оставаться на местах.

«Стойте, если не хотите гореть в аду! – гремел он. – Ни шагу назад, и помните Тернера Грея!»

Это подействовало как заклинание.

«Тернер Грей! – воскликнул старший из партизан. – Пусть это имя будет нашим боевым кличем! Его кровь еще не просохла на здешних пустошах».

«За Тернера Грея!» – подхватила вся ватага, и мы ринулись вперед, словно нас изрыгнула адская бездна. Враги рассеялись, как солома перед ветром[98]. Так кто этот Тернер Грей? Сдается, Арундел, вы что-то о нем знаете.

– Я знал его, – промолвил шевалье, вставая и мрачно складывая руки на груди. – Я не раз сидел с ним за столом в этой самой комнате. У Тернера Грея был обычай: в бурные ночи он отправлял слугу с фонарем в пустоши – звать припозднившихся охотников в усадьбу. То был человек благородных взглядов, ревнитель исконного ангрийского гостеприимства, патриот, верный королю, как я. Жил он на широкую ногу и очень любил восседать, как князь, в кругу счастливых гостей и, хотя, должен сказать, отличался властностью и обид не спускал никому, принадлежал к числу джентльменов, какие любезны всем, кроме разве гундосых шотландцев.

Когда я бывал здесь, место хозяйки за столом всегда занимала его единственная дочь, Кэтрин Грей, девушка лет восемнадцати, воплощение ангрийской красоты – не такая, как наши божественные западные дамы, Каслрей, а голубоглазая, пухленькая, с белокурыми кудрями почти как у меня.

– Фанфарон! – воскликнул Каслрей.

Арундел продолжал:

– У нее была такая белая шейка, такие восхитительные формы, взгляд лучился радостью, а голос весело звенел; говоря о чем-либо, что ее занимало, она чрезвычайно воодушевлялась. Например, если речь заходила об Ангрии, розовые щечки вспыхивали, глаза загорались, и Кэтрин с нерассуждающим женским задором превозносила свою страну, подобных которой, уверяла она, нет, не было и не будет. В патриотизме она могла дать отцу сто очков вперед.

Адриан (храни его Господь, если он жив, мир праху, если погиб!) был ее кумиром. Прекрасный! бесподобный! Иными словами, то самое лучезарное существо, какому пристало носить ангрийский венец; она что угодно отдаст за счастье поцеловать ему руку. Когда Кэтрин принималась петь ему хвалы, я, поддразнивая ее, рассказывал о каком-нибудь грешке нашего архангела. Она краснела, смущалась, закусывала губу, но явно без всякого огорчения. Ах! Милая, жизнерадостная малышка!

– А что бы сказала наша Эдит, услышь она это все? – с усмешкой перебил Торнтон.

Арундел рассмеялся.

– Эдит, – ответил он, – с ее черными кудрями, статной фигурой, с ее властной прямотой отпугнула бы эту смешливую маленькую ангрийку. Кэтрин, увидь она Эдит, сперва высмеяла бы ее серьезность, а потом убежала бы от первого хмурого взгляда – впрочем, не потому, что оробела бы – она была девочка умная и отважная.

Впрочем, Торнтон, знайте, что, как ни люблю я веселость, тихая преданность Эдит дороже мне всех улыбок мира. Любовь такой женщины, как ваша сестра, льстит мужскому самолюбию. Впрочем, довольно об этом. Эдит на чужбине, и нам еще многое предстоит совершить, чтоб вернуть ей дом в моей зеленой провинции.

Так вот, вскоре после Эдвардстонского сражения, Тернер Грей, видя, что все погибло и каждому честному патриоту остается лишь выйти на порог и собрать вокруг себя крестьян, взял пару пистолетов, сел на свою лошаденку и кликнул клич: «Седлай и вперед!»[99] Я видел, как он говорил перед арендаторами.

«Ребята, – сказал Тернер Грей, – я был вам добрым хозяином, а теперь прошу отплатить мне несколькими месяцами службы под знаменами отечества. Я буду рад, коли вы завоюете славу в этой священной войне. Да будет наш девиз: “Ардсли в первых рядах!”» И все жители Ардсли последовали его девизу. Не было в той гверилье, что началась после Эдвардстона, лучших бойцов.