Заклятые любовники

Остановился и Себастьян: в лунном свете брат выглядел неестественно бледным, на худом лице выделялись высокие скулы, глаза возбужденно сверкали, уголки губ кривились. Он запустил руки в длинные вьющиеся пряди, а потом резко отступил назад. Светлые волосы растрепались и повисли прядями вдоль лица, заключив его в треугольник. В этот миг он отчаянно напомнил мне… Хилкота.

Сердце трепыхнулось в груди — не столько от этой мысли, сколько от следующей. Я собиралась… покончить с собой?!

Должно быть, я изменилась в лице, потому что Себастьян с силой рванул меня на себя, а следом шею обжег холодный металл.

— Кардонийский стилет, Лу. Одно неловкое движение — и ты истечешь кровью. — Непривычно жесткие нотки в голосе брата заставили меня замереть. — Умница. А теперь шагай. Мы идем на смотровую площадку.

14

Себастьян, не делай этого. Пожалуйста.

— Не останавливайся, — прошипел братец, — не то у меня может дрогнуть рука.

Кардонийское оружие славилось своей сталью и заточкой. Даже не обладая выдающейся силой, таким стилетом можно перерубить человеку шею, поэтому я продолжала идти. Себастьян ускорил шаг, и теперь я думала только о том, чтобы не споткнуться и не зацепиться за что‑нибудь платьем. Лезвие едва касалось кожи — легко, как перышко, но это перышко способно меня убить. Себастьян собирается меня убить. Мой брат. Мальчишка, с которым я провела детство. Что с ним случилось?! Неужели то же, что с Хилкотом?!

— Что ты сделаешь, если я откажусь подниматься?

— Заткнись!

— Перережешь мне горло? Почему, Себастьян?

— Я сказал — заткнись! — Братец заорал так, что у меня заложило уши. Сорвавшийся на фальцет голос эхом пронесся по оранжерее, отскакивая от стен. Лезвие ужалило, кровь заструилась по шее и ключице. Я сочла разумным замолчать.

— Ты… ты вечно получаешь все, тогда как мы должны довольствоваться подачками,

— хрипло выдохнул Себастьян. — Я, матушка, Киана! Но куда уж нам, когда есть Луиза. Очаровательная в своих причудах, бесподобная и такая добродетельная!

Мы вышли в залу. Холодный свет стареющей Луны заливал все вокруг, перекрытия купола расплескались по мрамору черными изломами. Тени ветвей и листьев напоминали распластанных на полу чудовищ. И если я ничего не сделаю, очень скоро на этом полу распластаюсь я.

— Матушка ухаживала за твоим стариком месяцы, но он вышвырнул ее и пригрел тебя! Отец наорал на нее и запер в комнате, хотя она просто заботилась о семье! Все из‑за тебя, ты, тварь!

Он слишком резко шагнул вперед, и я чуть не напоролась на лезвие. Сердце заколотилось так, что его стук только чудом не разносился по оранжерее.

— В детстве все внимание доставалось тебе. Даже когда ты сбежала, только и слышно было: «Луиза то, Луиза се, ах почему она так поступила, ах где я не досмотрел». Все вокруг помешаны на тебе, ты как отрава — проникаешь в кровь, и избавиться от тебя невозможно! Но ничего. Сегодня мы это поправим.

Одурманен Себастьян или нет, но его злоба была настоящей. Она струилась через судорожно сжатые пальцы, через смертоносную сталь, обжигающую кожу. Злоба звенела в его голосе и эхом рикошетила от стен.

При виде лестницы мне стало по — настоящему дурно. Металлические ступеньки и невысокие перила с резным узором, уходящие наверх. И высота. Одуряющая высота, при одной мысли о которой желудок сжался в ледяной ком, а голова закружилась. Ему даже не придется ничего делать: стоит мне оказаться на краю, я рухну туда сама. Просто потеряю сознание и упаду.

— Поторапливайся!

— Себастьян, я беременна. Если ты убьешь меня, ты убьешь двоих.

Мы резко остановились.

— Ты лжешь, — процедил он, — лжешь, сестрица. Не зря тебя наградили змеей, потому что ты и есть змея. Теперь прикрываешься ребенком… Даже если так, думаешь, меня остановит бастард де Мортена?

— Не думаю, — еле слышно прошептала я, — знаю. Себастьян, ты учился на целителя. Ты давал клятву…

— Не тебе! — процедил он и подтолкнул меня вперед. — На лестницу! Живо!

Первая ступенька. Вторая. Третья. Четвертая.

Я остановилась и вцепилась в перила.

— Я не пойду дальше.

Если бы я могла смотреть ему в глаза, возможно, мне удалось бы пробиться сквозь дурман зависти и отчаяния, который превратил застенчивого мальчишку в монстра. Но я не могла, только чувствовала его обжигающее тяжелое дыхание на щеке и на шее. Все, что мне оставалось — говорить с ним. Я должна до него достучаться!

— Хочешь истечь кровью на ступеньках? Что ж, это твой выбор.

— Себастьян, ты не убийца.

— На твоем месте я бы не был в этом так уверен, — голос его дрогнул.

— Если бы ты хотел меня убить…

— Я хотел! Это я принес шкатулку. Даже написал тебе послание. В стиле твоих дурацких стишков, от которых все были в восторге. Такой бред! Кому это вообще могло нравиться?

Мне не было больно. Ну, почти. Навернувшиеся на глаза слезы я проглотила вместе с пытающимся сорваться с губ вопросом: «Почему?!» Пламя мысли о том, что Фрай все‑таки оказался прав насчет моей семьи, прокатилось по разуму и выжгло остатки осторожности.