Заклятые пирамиды

После учиненного волшебным народцем погрома купеческая стоянка представляла собой ужасающую картину, как будто здесь пронесся ураган. Поклажа разбросана, люди в синяках и ссадинах, в изодранной одежде, причем не все так легко отделались: двух рабов и стражника походя убили, один из купцов умер сам от апоплексического удара. Слуги с горестными причитаниями ловили разбежавшихся верблюдов. Несколько животных погибло, бурые холмики на зеленом или желтом фоне – скумоны высосали у них всю кровь заодно с жизненной энергией. Один, пока еще живой, шевелился в агонии, вяло мотая шеей.

С магом и ведьмой, которые во время нападения наглядно продемонстрировали свою силу, никто не захотел связываться, только поэтому они смогли невозбранно уйти, забрав своего уцелевшего верблюда и наполнив бурдюки водой из колодца. Всем было понятно, что это они чем-то рассердили волшебный народец, стало быть, остальным досталось из-за них. Пожалуй, в следующий раз не стоит останавливаться на отдых в людных местах: и обороняться проще, когда вокруг никто не суетится, и репутацию себе портить незачем.

«Почему все-таки Эдмар меня боится? – глядя на неспешно плывущие навстречу барханы, которые на закате приобрели насыщенный шафранный оттенок, размышлял Суно, шагавший рядом с верблюдом, в то время как Хеледика отдыхала в корзине. – Опасается, как бы я не схватил его за шкирку и не поволок в Накопитель? Смешно… Или, если это не страх, что им движет: ненависть, склочное раздражение, категорическое нежелание иметь дело с современными магами? Добраться до него, невзирая на происки волшебного народца, с которым он, очевидно, неплохо поладил, – это полбеды, а мне ведь еще предстоит каким-то образом уломать его помочь нам с Мезрой…»

Зинта долго набиралась духу и наконец спросила:

– Что же ты не поклялся богами и великими псами, что не знаешься с местным народцем?

– Не могу, – он усмехнулся, сощурившись из-под длинной челки с таким видом, словно его донимают ерундой.

– Почему не можешь?

– Маги моего уровня не клянутся богами и псами, никогда, ни по какому поводу. Так было заведено еще миллион лет назад. Хочешь – верь, хочешь – не верь.

– Если б я знала наверняка, что ты не можешь соврать… – она в раздумье вздохнула.

– Я могу соврать, не отрицаю, но сейчас говорю правду. Разве ты не помнишь, когда мы жили в Паяне, я избегал тебя обманывать.

– Хочешь сказать, ты вовсе не мог бы меня обмануть?

– Мог бы.

– Ну вот, видишь…

Она снова расстроенно вздохнула и отхлебнула из широкой сурийской чашки с двумя ручками. На западе догорала оранжевая полоска заката, в сиреневом небе появился рогатый месяц, наводящий романтическую, словно куда-то заманивающую тоску, и начали зажигаться звезды. Самое лучшее для пустыни время: дневная жара уже спала, но еще не похолодало.

Зинта пила чай с золотоглазым демоном, которого когда-то нашла полуживым на берегу моря – непонятно, на радость себе или на беду. Если он и впрямь сговорился с олосохарской нечистью и отдал на растерзание тех двух несчастных, пусть даже в качестве выкупа за всех остальных, то его, пожалуй, не стоило подбирать и выхаживать… Но разве она знала наперед, что он станет делать такие вещи?

Впрочем, у нее ведь нет пока доказательств, что он и вправду так поступил… Это верно, в Паяне он воздерживался от вранья, но теперь… Если Зинта убедится, что Эдмар повинен в этих делах, он безвозвратно потеряет ее как «близкого человека» – чем не причина морочить ей голову?

Глядя на нее поверх своей чашки, он грустно улыбнулся, словно прочитал эти помыслы у нее на лице. Улыбка подкупала и просила о доверии, но кто сказал, что такая улыбка не может быть всего лишь орудием воздействия?

– Не веришь, – огорченно констатировал Эдмар. – Ладно… Хотя бы погоди меня клеймить, пока не получишь неопровержимого компромата. Самой же потом будет неловко, если я ни при чем.

Нохиш-нуба и Дирвен не сомневались в его лицемерии и двурушничестве, хотя напрямую об этом не заявляли. Махур-нубе было наплевать, ведет светоч его очей двойную игру или нет. Работники пребывали в страхе. Зинта с переменным успехом цеплялась за надежду, что Эдмар не виноват, хотя по всему выходило, что у него рыльце в перьях.

– Зачем ты Дирвену при всех плюху отвесил? Мальчишка до сих пор обижается.

– Он напросился. Мне надо было разрядить обстановку, к тому же он меня временами до скрежета зубовного раздражает. Я потерял двух своих людей, пообщался с кровожадной каргой и ее галлюцинаторным двором – я ведь тебе говорил, они и меня хотели сожрать! Ладно бы изнасиловать, это я бы еще понял, но подвергнуть вивисекции и слопать – это уже последняя гадость. Возвращаюсь после этого в растрепанных чувствах, и тут Дирвен начинает свою боевую пляску, утверждая, что местный народец со своей малахольной госпожой может диктовать мне условия, которые якобы я выполняю! Зинта, кому после этого впору обижаться?

Она дипломатично кивнула, только потому, что устала.

– Кроме того, он по-свински обошелся с моей родственницей, – мстительно добавил Эдмар.