Заклинатель змей. Башня молчания

- Спасибо. Но... сколько таких светлых голов ты все-таки... тронул?

- Увы мне! Теперь понимаю: напрасно. Султану хорошо. А я, как был голодный и рваный, и нынче такой. Гоняют туда-сюда, кому не лень. Брат мой младший пал в бою. Чем виноват был мой брат? Он умер в девятнадцать лет...

Джейхун. Решив позабавить спутников, Омар окинул сверкающий водный простор мутным взглядом, втянул голову в плечи.

- Не сяду в лодку.

- Боишься? - удивился Ораз. - Вот тебе на! Двадцать тысяч человек каждый год переправляются здесь, и никто не тонет. Садись.

На реке туркмены, хитро переглядываясь, принялись подтрунивать над поэтом:

- Верно, что для утопающего и соломинка - бревно?

- Да. Если утопающий - клоп.

- У одного человека дочь упала в бурный поток. Он ей кричит: «Не трогайся с места, пока я не найду кого-нибудь, кто сумеет вытащить тебя!»

Благополучно пристали к другому берегу.

Туркмены:

- Неужто и вправду струсил? Эх, грамотей! Выходит, ты не из храбрых, хоть и учен, а?

«И далась же всем моя ученость! Не преминут ею попрекнуть. А еще - ученый. А еще - поэт... Нет, спасибо сказать! Разве мало человеку, такому же, как все - с двумя руками, с двумя ногами, с двумя дырками в носу, одной учености? Золотые рога, что ли, вдобавок к ней я должен носить на лбу, как сказочный олень? Я-то хоть учен...»

- Утонуть не страшно, - ответил Омар невозмутимо. - Страшно, что скажут потомки: «Такой-то бродяга-поэт, вольнодумец, в таком-то году утонул в Джейхуне». Позор!

- Отчего же?

- Поэту больше к лицу захлебнуться вином в кабаке, чем водою в реке.

Покатились туркмены со смеху. Лишь Оразу это не понравилось. Он отвел Омара в сторону:

- Не оговаривай себя! - сказал сердито. - Людей не знаешь? Ты брякнешь что-то в шутку, они подхватят всерьез, разнесут по белу свету - и до потомков, будь уверен, донесут.

- Э! - Омар беспечно махнул рукой. - Поэт не может жить с оглядкой на злопыхателей. Потому-то он и поэт, что живет согласно своему уму и сердцу своему.

- Пожалеешь когда-нибудь, что, не подумав, бросался словами.

- Посмотрим...

Ну, все равно - шутка не пропала даром. Омар после нее лучше узнал новых приятелей. Они раскрылись, как яркие цветы чертополоха под жарким солнцем. И оказалось, когда им никто не угрожает, никто не велит бить, хватать, ломать, туркмены - народ веселый, добрый, верный в дружбе. Давно б, наверное, мир наступил на земле, если б человека не принуждали делать то, чего он не хочет делать.

Всю дорогу - шутки, смех. Лишь в сыпучих песках между Джейхуном и Мургобом наш Омар затих.

- Ты чего озираешься? - спросил Ораз. - Бледный, хмурый. Что-нибудь потерял в здешних местах?

- Да, - вздохнул Омар. - Тебе не доводилось видеть дикой женщины - нас-нас?

- Нет. Слыхать о ней - слыхал, но, по-моему, люди врут о дивных пустынных девах.

- Не врут. Они есть! Я встретил одну - вот здесь, на бархане.

Он въехал на бугор, слез с лошади. Пожалуй, не тот бархан. Песок ведь тоже бродит по пустыне. Занге-Сахро! Где ты? Отзовись. Нет, никогда он больше не увидит ее. У каждого есть своя несбыточная Занге-Сахро...

- И бог с ней! Нельзя жить одной химерой.

В Мерве запаслись вином, пуще развеселились. Омар, ликуя, горланил языческий гимн из «Авесты»:

Сириус ясный, сверкающий,

Идет на озеро Вурукарта

В образе белого коня,

Прекрасного, златоухого,

С золотой уздою.

За горой - Нишапур. Он скоро увидит родных. И наконец-то сможет им помочь. Затем - Исфахан. Работа по душе. В Исфахане он совершит все то, что не сумел совершить в Бухаре.

...В древнем гимне еще говорится, что навстречу доброй звезде, несущей дождь, «выбегает злой дух Апоша, суховей в образе тощей черной лошади, вступают они в сражение».

Но Омар, чтоб не смущать своих правоверных спутников, пропустил мрачный стих. Они, правда, знают лишь разговорный персидский, и то так себе, - язык старинного писания им не понять. Ну, пусть. Себя побережем. Зачем портить радостный день, поминать нехорошее, когда на душе спокойно и светло?

Сириус белый, сияющий,

Запевает хвалебную песнь:

Благо, ручьи и деревья,

Благо тебе, страна!

Влага каналов твоих

Пусть течет без помех

К посевам с крупным зерном.

Но злой дух Апоша, «лысый, с лысыми ушами, лысой шеей, драным хвостом, безобразием пугающей», все-таки вышел ему навстречу...

- Отец? - скрипуче переспросил незнакомый старик. - Чей отец? Ах, твой! Ты хочешь узнать, где он? Зачем, несчастный? У тебя больше нет отца...

«Умер?» - С болезненным шипением, как воздух из туго надутого меха, напоровшегося в реке, на переправе, на острый камень, из сердца Омара в несколько мгновений утекла молодая радость, и он, опустошенный, уныло сник перед старцем.

Весь в клочьях седых, неимоверно грязных волос, в серых отрепьях, старец тихо сидел у входа в мастерскую на драной циновке и глядел куда-то вдаль пустыми глазами. Кто такой, почему он здесь? Не Мохамед ли из Баге-Санга?

Омар, холодея, склонился к нему, чтоб лучше разглядеть - и отшатнулся с омерзением: в нос ударил запах тления. Не Мохамед. Старый пьянчуга был чистоплотен, как юноша. Неужели родители, сами перебиваясь с черствого хлеба на воду, приютили кого-то с улицы?