В ответ раздалось какое-то неопределенное не то мычание, не то хрюканье, и кривой шишковатый палец указал в дальний конец таверны, где виднелось несколько ступенек. На верхней, возле широко распахнутой двери, стоял человек. В Пине с новой силой разгорелось любопытство, и он подошел к человеку.
— Шесть пенсов, — сообщил тот. — И можно будет задать вопрос.
— Кому?
— Мадам де Коста.
— А-а… — понимающе кивнул Пин.
Он бросил взгляд сквозь открытую дверь: комната уже была полна народу.
— Ну все, гони монету! — нетерпеливо потребовал парень. — Ровно в восемь закрываем дверь и больше никого не пускаем.
Так Пин оказался у самой дальней стены в полутемной комнате, позади толпы зрителей. В комнате стоял приглушенный шум — шарканье, полушепот; мальчик прислушался, и до его чутких ушей донеслись обрывки чужих разговоров.
— Я слыхал, будто эта баба, Коста которая, будущее предсказывает.
— Ну, наверное, она и впрямь может знать, раз она уже того, преставилась.
— Эй, слышь, что скажу. Разрази меня гром, если вру. В общем, Молли, ну ты знаешь ее, через улицу жила, короче, спросила про своего бедолагу Фреда, ну того, который в Фодус свалился на днях.
— Да толкнули его, дело ясное. Она, говорят, и толкнула.
— Не в том дело. Короче, эта Коста, скелетон этот, сказала, будто Фред в полном счастье и ждет ее не дождется. Ну и вот, на другой день Молли преставилась — отправилась к своему Фреду.
— Да ну! В Фодус?
— А? Не, не в реку. В могилу.
— Что-то в последние дни народ так и падает в Фодус. Душегуб яблочный работает не покладая рук.
Пин протиснулся сквозь толпу и оказался перед деревянным помостом. На невысоком столе в паре футов от края помоста стоял низкий гроб. Грубо отесанный, небрежно оструганный, с плохо подогнанной крышкой. Пин с улыбкой подумал о том, что сказал бы по этому поводу мистер Гофридус. Он никогда бы не опустился до подобной халтуры. У дальнего края платформы была расставлена четырехстворчатая ширма, за которой мальчик заметил какую-то возню.
Внезапно толпа притихла. Из-за ширмы вышел человек, с головы до пят облаченный в подобие черной сутаны. Темный бархатный плащ, тяжелыми складками ниспадавший с его плеч, на груди был заколот серебряной брошью. Роскошная ткань, богато расшитая янтарными нитями, которые сплетались в узор из фруктов и виноградных лоз, при ходьбе колыхалась, и полы слегка разлетались в стороны, обнаруживая мерцающую алую подкладку. Ноги таинственного человека были обуты в парчовые сапоги на низком каблуке, которые то и дело показывались из-под полы балахона, со слегка заостренными, задранными кверху носами, украшенные золотыми кисточками. При каждом шаге кисточки мягко шуршали.
Лицо человека было почти полностью скрыто под широким черным капюшоном, который свисал на лоб, так что в его тени почти не было видно глаз. Брови были густые и с проседью, от бледной кожи шло какое-то неестественное свечение. Под носом красовались усы, тщательно набриолиненные и аккуратно уложенные двумя симметричными завитушками, с подбородка сбегала тонкой змеей седая борода. Рукава балахона были настолько длинны, что, когда человек опускал руки, из-под края едва виднелись самые кончики пальцев, а тонкие запястья выныривали, только когда он поднимал руки и вытягивал их вперед.
Затем из-за ширмы появилась вторая фигура — тоже в плаще с капюшоном, в темном балахоне из грубой ткани, простом и ничем не украшенном, за исключением продолговатых золотых пуговиц. Фигура грациозно спустилась с помоста и двинулась сквозь гущу зрителей, ритмично раскачивая туда-сюда маленькую стеклянную бутылочку грушевидной формы на тонкой серебряной цепочке. Из узкого горлышка медлительной спиралью зазмеился ароматный кудрявый туман. Сердце у Пина бешено заколотилось, колени задрожали. Он узнал этот сладковатый запах.
— Добро пожаловать, — наконец произнес стоявший на помосте мужчина. — Меня зовут Бенедикт Пантагус. Я — Заклинатель Костей.
ГЛАВА 13
Из дневника Пина