Заклинательница бурь

— Белладонна, тимьян, болиголов, репей… дурман, камыш, разрыв-трава, толченый речной хрусталь, мешочек красной болотной тины… и зеркало связи, — я слушала почти так же внимательно, как и горгул, стараясь понять, что собирается готовить ведьма. Но ингредиенты были… слишком общими, входили в состав слишком многих зелий, больше всего было среди них ядовитых.

— Все?

— Да, — Мина выпустила руку горгула и обмякла в кресле, глаза закрылись, и я могла только слышать. Главное не уснуть вместе с ней. Главное перебороть эту тягу. Подтянуть стихию поближе, крепче сжать нити в руках, попросить помочь и постараться оттеснить Камину.

— Твою ж… — в следующий вдох я услышала, как ругнулся тихо Лерой, подхватывая неупокоенную на руки. — Видимо, "поесть" отменяется.

А Камина шипела и рвалась к пятну света, держалась за мое тело, нити силы были у самых ее ног, но все еще держались, а я тянула их к себе, звала, стискивала руки.

— Спасибо, — вдруг открыла ведьма глаза, глядя на склонившегося над ней мужчину, приподнялась на локтях и быстро поцеловала в губы, улыбнувшись.

Да какого хрена?!

— Какого хрена? — спросил Алекс от двери, вторя моему возмущению. Я облегченно выдохнула и рванула плетения сильнее, на миг все поглотила тьма. Камина ушла, а я все еще ждала, когда стихия окутает меня полностью. Звуки и ощущения пропали вообще, казалось, даже сердце не бьется, не течет по венам кровь, нет дыхания.

Вдох. Второй. Третий.

И я наконец-то в своем теле.

— … надеюсь. Ты свободен, — донесся, как сквозь вату, голос повелителя. Раздались шаги: одни, более легкие — к двери, другие — от нее. Прогнулась кровать под весом груна, и мне на лоб легла прохладная ладонь: Гротери делился энергией. Через пять вдохов я смогла открыть глаза.

— Алекс, — выдохнула с облегчением, глядя в темные-темные глаза, расслабляясь. Лучи полуденного солнца серебрили волосы мужчины и делали тени под глазами совсем уж глубокими.

— Ведьма, когда ты прекратишь надо мной издеваться? — спросил повелитель, проводя кончиками пальцев по щеке.

А руки у него жесткие, твердые, и никакая легкость движений не скроет этого факта. До чего же приятно… И пахнет от Алекса вкусно очень.

— Что ты смотришь на меня "прелесть-какая-дурочка" глазами? — хмыкнул грун. — Или влюбилась?

— Я не…

— Конечно, ты "не", кто бы сомневался, — перебил мужчина меня, отстраняясь, но ладонь со лба не убрал. — Голодная?

Я прислушалась к себе. Руку тянуло, во рту пересохло, и неимоверно кружилась голова.

И да, хотелось есть. Осторожно кивнула.

— Лерой сейчас принесет. Ты почти пустая, в курсе? — перевел он тему, осматривая меня с головы до ног, и от этого взгляда по телу прошлась толпа мурашек. Живо вспомнилась ванная, заноза, нетрезвый поцелуй у Сабрины. Судорожный вздох вырвался из груди, я накрыла его ладонь своей, закрывая глаза, пытаясь отгородиться, спрятаться от глубины и темноты его взгляда, от водоворота, затягивающего все глубже. Это кто тут еще кого мучает — надо разобраться.

Вот только…

Я в испуге посмотрела на повелителя, открыла было рот, чтобы спросить, но он снова меня перебил.

— Да не трогал я твою сову, успокойся. И никто не трогал — дураков нет.

— Спасибо, — все-таки выдохнула я. Повелитель криво улыбнулся, а через пятнадцать лучей поставил мне на колени поднос, принесенный отчего-то злым Лероем, и молча смотрел, как я ем, стоя у окна.

Суп я глотала почти не глядя, не чувствуя вкуса, не замечая. Мое внимание было сосредоточено на груне: на напряженной позе, на темной большой фигуре, на белых традиционных камзоле и брюках, на таких же белых волосах и все еще непростительно темных глазах, на бушующей на самом их дне метели. И что-то яркое, большое, тайное поднималось во мне, просыпалось, пробуждалось.

— Скажи уже что-нибудь, — не выдержала я. Да и поговорить нам лучше, пока Мина не пришла в себя. У меня оборота четыре.

— Я не знаю, что тебе сказать, Софи. Пытаюсь решить, с чего начать, и никак не могу.

Твоя вчерашняя выходка все еще свежа в памяти, знаешь ли. А сегодня ты снова… Скажи, тебя что-то тревожит, что-то беспокоит. Что не так?

Я хотела было сказать, что во мне сидит другая душа, что я одержимая, но запрет, наложенный Каминой, свою задачу выполнял превосходно, и пришлось лишь стиснуть в кулаках одеяло почти до хруста в пальцах.

— Мне кажется, что это была не я, — сформулировала я по-другому. — Будто нашло что-то…

Затмение какое-то.

Гротери дернулся и отвернулся к окну, качая головой.

— Никогда не думал, что ты опустишься до обычного бабского манипулирования, — хрустнул он шеей.

— Манипулирования? — мне показалось, что я ослышалась. — Я не…

— Не понимаешь? Ладно, марионетка, ее я еще могу простить, но… поцелуй… Ты правда думала, что таким способом можно заставить меня забыть о твоем проступке? — так вот почему он так злился вчера и все еще продолжает злиться сегодня. Потому что Мина пыталась его поцеловать…

— Я не думала, что ты так отреагируешь. Просто хотела, чтобы ты успокоился.

— В следующий раз, когда захочешь, чтобы я успокоился, лучше по морде мне съезди, серьезно.

— Не понимаю… — пробормотала я.