Заключенный

Костяшками пальцев он поглаживает кожу над моей ключицей. Я сжимаю руки в кулаки по бокам. Опасаясь его дальнейших действий.

Он продолжает опускаться ниже, пока его руки не касаются моей груди.

А потом, что мне делать? Плакать? Кричать? Здесь некому меня услышать. Парень из машины исчез за горным хребтом.

Я позволяю моим глазам закрыться.

— Прекрати.

— Ты не хочешь этого, — его тон разговорный.

— Я ненавижу тебя!

— Тогда чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты умер. Я хочу причинить тебе боль. Я хочу, чтобы ты отпустил меня.

Он тихо смеется, и я чувствую его дыхание на моем лбу.

— В этой последовательности?

Мои зубы сжимаются.

— Выбирай!

— Знаешь, что я думаю, Эбби? Я могу называть тебя так, правильно? Звучит мило. Как ты.

Он сгибает руку и нежно, едва касаясь, проводит пальцами по моему кашемировому свитеру. Он сжимает мое бедро, как будто мы танцуем. И мы танцуем. А его слова — это дурацкая песня.

— Я думаю, ты хочешь исправить меня. Это то, что ты делала в тюрьме. Это то, что ты делаешь сейчас. Но дело в том, Эбби, что это не работает. Ты не можешь исправлять людей. Ни этим дерьмовым написанием заданий, ни чем-либо еще.

— Они не дерьмовые! — выплевываю я, потому что да, он может отнять мою свободу, но он не может отнять то, что я знаю. Или то, чему Эстер научила меня. — Для некоторых парней там было важно иметь возможность рассказать свои истории и быть услышанными. Рассказывая наши истории, мы исцеляемся и становимся цельными, — добавила я, повторяя как попугай, слова Эстер.

Его красивые губы изгибаются в язвительной улыбке. — Это действительно то, что ты думаешь?

— Да, — говорю я.

Его голос выравнивается.

— Некоторые люди никогда не исправляются, — говорит он мне. — Некоторые раны никогда не залечиваются. Никогда.

18 глава

Грейсон

Она прислонилась к противоположной двери. Ее волосы свисают вниз из пучка на голове, лицо перепачкано грязью и кровью. Она сняла свой милый свитер, чтобы использовать его в качестве подушки, когда мы сели в машину. Ее красивая блузка порвана и пропитана потом. Но она все равно выглядит красиво. И печально. Трудно следить за дорогой. Я хочу остановить грузовик и просто смотреть на нее, упиваться зрелищем, так чтобы никогда не забыть.

Это не было бы проблемой. Даже когда я закрываю глаза на секунду, останавливаясь перед знаком «Стоп», я вижу ее лицо. Она запечатлелась в моем сознании, ее хрупкое тело, аккуратные черты лица. А ниже… огненный центр.

Что сделало ее такой приспособленной и храброй перед лицом угроз и насилия?

Есть что-то. Я не знаю что, но что-то сделало ее такой.

— У тебя есть парень?

Она смотрит на меня мрачным взглядом.

— Да.

Моя кровь кипит, хотя я не знаю, что заставляет меня ревновать к какому-то неопытному бухгалтеру, который ходит в церковь по воскресеньям. Это единственный тип мужчины, с которым я ее вижу.

Ложь.

Я могу видеть ее рядом с собой. Под собой. На мне, с этой ее маленькой, упругой грудью, которая трясется, когда она объезжает меня. Но это только секс, и я давно понял, что нельзя доверять своему телу. Возбуждение. Физиологическая реакция. Кто угодно может тереться об меня, трахать меня и до тех пор, пока они делают это правильно, я буду получать оргазм. Это не значит, что я не хочу убить их.

— Он, должно быть, волнуется? Ты обычно уже дома к этому времени? Готовишь ему ужин?

Она поджимает губы на короткое мгновение.

— Мы не живем вместе. Я живу на территории кампуса.

— А он живет где? Не в кампусе?

— Он… да, он живет за пределами кампуса. Он живет… с родителями.

Сомнение проходит через меня, вместе со значительной дозой облегчения.

Несмотря на это, почему так важно, есть ли у нее парень? То, что какой-то хромой осел ждет дома, не имеет никакого значения. Но груз, свалившийся с моей груди, доказывает, что это все же имеет значение.

— Нет никакого парня, — говорю я.

Она сердито смотрит на меня, доказывая тем самым, что я прав.

— Есть.

Боже, она такая дерьмовая лгунья. Я люблю это. Я хочу смотреть, как она лжет обо всем. Хочу смотреть, как она делает все, что угодно.

— Обрезанный или нет?

Ее рот изумленно открывается. Она закрывает его и затем снова открывает. Ничего не выходит.

— Он… он…

— Он обрезанный.

— Нет! Он на третьем курсе специальности массовые коммуникации. Он президент исторического общества. У него каштановые волосы и… веснушки.

Я фыркаю.

— Я думаю, ты знаешь такого парня, может, ты даже была немного увлечена им. Но ты не встречаешься с ним. И ты, определенно, не трахаешься с ним.

Ее глаза сужаются.

— Не каждый думает о… сам понимаешь.

— Сам понимаешь. Вот как ты называешь секс?

Теперь я уверен, что у нее нет бойфренда. На самом деле… она девственница? Потому что, черт, это довольно невинно. Впервые с ней, волна беспокойства проходит через меня. Что, если она слишком невинна?

Что, если я разрушу ее?

— Будь конкретна, мисс Уинслоу. Как будто ты не думаешь об этом?

Она заливается краской от груди до щек.

— Прекрати делать вид, что ты знаешь, о чем я думаю. Ты ни черта обо мне не знаешь!